- О Центре
- Архив новостей
- Фотоальбом
- Photo collection
- Преподаватели в
магистратуре (фото) - Сотрудники
- Контакты
- Обратная связь
- Аудио
- Видео
2008-2011 (Русский Север) УЧЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Очное отделение
- Программа по курсу УНПТ
- Планы семинарских занятий
- Вопросы к экзамену
- Список текстов для чтения
- Фольклорная практика
Магистратура
- Русский фольклор
- Филологический анализ
текста - История фольклористики
- Проблемы былиноведения
- Фольклор и миф
- Социальная антропология
- Прагматика фольклора
- Мифы и религии
народов мира - Планы семинаров
- Экзамены. Зачеты
- Вопросы к государственному экзамену
Аспирантура
- Программа для аспирантов по специальности "Фольклористика"
- Вопросы вступительного экзамена в аспирантуру
- Вопросы кандидатского минимума
ПРОЕКТЫ
- Гранты
- Информационно-справочная система
- Этнограф Петр Ефименко
- Устная история
Архангельского
Севера в фольклоре - Пинежские свадебные
и игровые песни - Электронный атлас
"Традиционная культура
Пинежья"
- Мультимедийный каталог традиционной культуры Русского Поморья
ПУБЛИКАЦИИ / Народные культуры Русского Севера. Фольклорный энтитет этноса. Выпуск 2: Материалы российско-финского симпозиума (Архангельск, 20–21 ноября 2003 г.) / Отв. ред. В.М. Гацак, Н.В. Дранникова. – Архангельск: Поморский университет, 2004. – 248 с.
Рахимова Э.Г. Художественные сравнения в ингерманландских рунах рекрутской тематики
Ингерманландскими от слова Ингрия, Ингерманландия – принято называть руны, записанные от финноязычного (в широком смысле слова, т.е. носителей близкородственных языков прибалтийско-финской группы финно-угорской языковой семьи) населения в окрестностях Санкт-Петербурга1. На территории нынешней Ленинградской области от Карельского перешейка вплоть до границы с Эстонией у г. Нарва издавна (как свидетельствуют уже Новгородские летописи, начиная с 1240 г.) проживали близкородственные финнам народности: ижора и водь. Эта территория веками продолжала служить ареной военного противостояния сначала Новгорода, а потом Московской Руси со Швецией, в 1656 г. продолжившегося кровавой Северной войной. В течение XVII века (особенно активно – после Столбовского мира 1617 г., по которому Ингрия почти на столетие, до Полтавской битвы, отошла Шведской короне) происходил массовый отток православных карел (также близкородственных с финнами) из Приладожья и с Карельского перешейка вглубь России, а на территорию Ингрии (Ижор-ской земли) переселялись финны, лютеране по вероисповеданию, преимущественно из губернии Саво, а также из прихода Эуряпяа (Дyrдpдд). Потомки финских переселенцев, называвшиеся саваковцами и эвремейсами, сохранили вплоть до революции лютеранское вероисповедание, поэтому срединих почти не бытовал такой жанр, как причитания. Однако разножанровые руны калевальской метрики бытовали среди них столь же широко, едва ли не повсеместно, как и среди ижор и води. Точное этническое атрибутирование каждой записи – при отсутствии прямой собирательской пометы – возможно лишь в том случае, если фиксация была осуществлена точно во всех фонетических и морфологических подробностях (последняя треть XIX века и позднее). Однако первооткрыватель ингерманландской традиции Д.Е.Д. Европеус и его современники осуществляли фиксацию достаточно приблизительно.
Жанровое содержание всего бытовавшего в Ингерманландии песенного комплекса устной поэзии калевальской метрики считается преимущественно лиро-эпическим. Региональный певческий репертуар был по своим исполнительским практикам почти исключительно женским, точнее девичьим2. Вот почему даже в героико-мифологических эпических сюжетах (беломорско-карельские или приладожские версии которых представлены в “Калевале” Э. Лённрота) повествование зачастую ведется от первого лица, например, героиня выплескивает пивную пену, из которой вырастает огромный дуб, застилающий небесный свет (ИЭП3 № 5 = SKVR III.4 # 1253). Фольклорист из Карелии, ставший последним собирателем ингерманландской традиции на пороге ее окончательного угасания, Э.С. Киуру очень точно говорит о “чисто женской интерпретации изображаемых <…> в эпосе <...> событий”5, проявляющейся даже в самых архаических, если судить по сюжетообразующему мотиву, рунах из общего карело-финского эпического фонда. Если использовать для характеристики сюжетно-персонажной организации ингерманландских рун калевальской метрики введенное П. Лаббоком понятие западного структуралистского литературоведения “перспектива/точка зрения”6, можно говорить о женской “перспективе” ингерманландской поэзии калевальской метрики. Как мы увидим, даже в рекрутских по тематике рунах и тесно смыкающихся с ними исторических песнях проявляется почти исключительно женская перспектива, причем, главным образом, отражается точка зрения молодой женщины: девушки или молодухи, а в центре рун оказывается судьба брата, погибшего на войне или за-бритого в рекруты.
Четко разграничить исполнявшиеся в Ингерманландии руны калеваль-ской метрики по жанровой принадлежности в принципе весьма сложно. Э.С. Киуру подчеркнул: «Недостаточно для исторической песни <…> упоминания конкретных лиц <…> если сама песня посвящена описанию семейной трагедии, мученической смерти, набору рекрутов и тяготам солдатской службы. Руна о наборе рекрутов не становится исторической песней оттого, что в качестве издателя указа о мобилизации войск в ней названа царица Екатерина или царь Павел, а не анонимный “наш кудреголовый царь”»7.
Выявление реестра художественных уподоблений, связанного с изображением ужасов войны и тягот рекрутчины, основано на фронтальном анализе подходящих по теме изустных записей финских собирателей XIX века из так называемых западной и средней частей Ингерманландии [SKVR III.1-3, SKVR IV.1-38], а также записей советских ученых, в первую очередь Э.С. Киуру, А. Лаанеста9. Тезаурификация художественных уподоблений позволяет выявить грамматико-синтаксические модели их текстуализации. В целом для поэзии “калевальской метрики”, особенно эпических жанров, наиболее распространенными являются, во-первых, сравнения с союзом “как”, “словно”, например, “Nostau purteh purjehija / Niinkuin mдntyjд mдkehe” – “Поднял паруса парусника, / словно сосны на пригорке” [SKVR I.1 # 604, вариант руны “Создание кантеле”, записанный А. Борениусом в 1871 г. от Осиппа Оменайнена из Лютты в окрестностях Аконлакши]. Во-вторых, обычна модель уподобления с использованием падежа состояния эссива (с окончанием -na\-nnu): “45 Nuoret souti, airot notku, / Tel’l’ot tetrinд kukerti, / Hankat hanhina hatљatti, / Airom pyyrit pyinд vinku, / Perд kroatsku koarnehena, / 45 Nenд joiku jouttљenina” – “Молодые гребли, весла гнулись, / Скамьи тетеревами токовали, / Уключины гусями гоготали, / Укрепы рябчиками визжали, / Корма граяла вороном, / Нос кликал лебедями” [SKVR I.1. # 619, вариант той же руны, записанный А. Борениусом в 1872 г. от Симаны Перттунена из Ладвозера]. Встречаются и уподобления, построенные за счет превратительного падежа транслатива (с окончанием -kse).
Помимо ряда сравнений с эссивом и транслативом, выявляются также уподобления, основанные на использовании компаратива качественного прилагательного (возможны также сравнения с компаративом наречия). Особое место занимает развернутое перечисление деталей по модели “сколько того-то, столько того-то”, драматически соотносящее изображение поля брани с элементами мирного ландшафта. Эта модель широко используется в лирике калевальского размера. Так, тяжкую долю батрачки (или снохи), мелющей муку ручным жерновом, изображает сравнение: “Kuin on lunta luikehilla, / Niin oil jauhoja kivellд, / Kuin on vettд virtoisessa, / Niin oil kyyneltд kivellд” – “Сколько снега в канаве, / столько было муки на камне, / сколько было воды в струящемся ручье, / столько слез на камне”. Повторяемостью характеризуются и особые предметные единицы измерения, вроде “oljen kortta korkiampi” – “длиннее (досл.: выше) на стебелек соломы” (с компаративом) или “emon vдrttinдn pituisna” – “[когда он вырос] высотой с материнское веретено” (без компаратива).
Ключевым при подобном анализе вариативной повторяемости художественных уподоблений является понятие образа сравнения-сопоставления (ОСС), выдвинутое Ф.М. Селивановым. Это изобразительный референт, с которым соотносится сравниваемое. В приведенных примерах – птицы, сосны на пригорке, снег и вода в ручье, стебелек соломы, материнское веретено. Представляется, что устойчивость ОСС сродни устойчивости визуального кадра, возникающего перед мысленным взором исполнителя подобно, скажем, детали орнамента (хотя традиционная сохраняемость сравнений в их устоявшемся словесном облике, скрепленном аллитерацией, и обеспечивается грамматико-синтаксическим стержнем). Это удачно отражено в термине, предложенном в англоязычном эпосоведении одним из приверженцев устно-формульной школы А.Б. Лорда, М. Нэйглером: “превербальный гештальт”10. Все это делает художественные уподобления соотносимыми с понятием этнопоэтической константы, разработанным В.М. Гацаком11.
Как мы увидим, реестр этнопоэтических констант, представленный в лиро-эпических рунах военно-бытовой тематики, ярко иллюстрирует ценностный мир носительниц ингерманландской рунопевческой традиции, показывая всю глубину народного нравственного неприятия столь чудовищного исторического события, как война. Сила сестринской и материнской любви высвечивает всю бесчеловечность слепого государственного принуждения, воплощенного в пожирающей юношей рекрутчине, что в словесном плане достигается, в частности, за счет использования отлившихся в устоявшие словесные формулы уподоблений.
Устойчив в рунах о мобилизации рекрутов параллелизм, за счет которого это сравнимое с проводами покойника для близких (и драматичное для всей деревни), но, впрочем, повторяющееся событие соотносится с осенним умиранием природы. Сугубо лирический вариант Хелены Сякки из Калливиери прихода Нарвуси SKVR III.2094, начавшись нередким для данной темы зачином: “Mitд tyц, tytцt, suretta, / Mitд linnut leinдiette, / Kanat kainoista elдttд?” – “Что вы, девоньки, грустите, / О чем, пташечки, печалитесь, / Курочки живете в горе?”, – продолжается стереотипным разъяснением того, почему печалиться следует парням:
Kui tulloo syvд syksy, Как придет глубокая осень, 15 Kylmд talvi tallaaja, Холодная зима потопчется, Haavat halliin mдnnццt, Осины пойдут блекло-серым, Lepдt leinд-vaattehesse, Ольхи – в одежды печали, Koivut kellan karvalliseks, Березы станут желтыми, Niin tuloo pojille poltto, Так придет парням жгучая тоска, 20 Laiha lintien laatijoille, Тощая – приносящим ленточки, Vatsan katko kantajille, Переломит чрево выносившим [их матерям] Heitд viiдд sottaa, Их уведут на войну, Ruotsin suureee sottaa, На великую войну Швеции, Tanoimartin tappeluu. На сраженья Датского мартти (так! – Э.Р.)
Сходным образом строится вариант знаменитой народной певицы Марьи Лукка из Вюотермаа прихода Нарвуси III.2755. Во многих, особенно западно-ижорских, рунах о наборе рекрутов данный параллелизм используется в зачине, например в записи Д.Е.Д. Европеуса от неизвестной из Нарвуси III.66, в записи Лянкеля от неизвестной из прихода Сойкино III.251, продолжающейся сценой метания жребия, записи Руотсалайнена от Элины Сякки из Калливиери III.2696, продолжающейся сценой рассылки “с узких улочек Нарвы” писем о королевской “нужде в солдатах <...> из парней вашей сторонки, вашей власти белоголовых”, записанный им же вариант Сюсанны Нюрхи из Вюотермаа III.2820, запись В. Салминена от неизвестной из Йоенперя III.3353. Эта же картина представлена в варианте баллады “Вести о войне”, записанном от Элу из Уусикюля прихода Сойкино III.1392 в строках 29–37.
Набор рекрутов, начатый, как известно, Петром I и существовавший вплоть до введения всеобщей воинской повинности 1874 г., обрекал тех, на кого пал жребий сельского схода, на вечную разлуку с близкими и мучительные тяготы солдатской службы. Поэтому все этапы “перехода” в солдатчину вплоть до “забривания” и последующий обобщенный показ солдатского быта, сопровождаемого мучительной даже в мирное время муштрой, запечатлены в стереотипных сценах и обрисованы выкристал- лизовавшимися в лиро-эпической поэзии изобразительными средствами. Увозя рекрута, ему “связали накрепко руки, / руки веревками жесткими, стянули вместе пальцы, ноги – в железных колодках” (“85 kдet kiinni kддrittii, / kдet nuorilla kovilla, / sormet kiinni solmittiin, / jalat rautakammitsoilla”) [SKVR III.1393 от Маарой из Таринайсет, жительницы Вийстиня прихода Нарвуси]. Волосы рекруту срезают на “огненном стуле” “кровавыми ножницами”. Так, в уже не заключающем в себе метафорических уподоблений записанном Э.С. Киуру в 1977 г. варианте [ИЭП № 38] последней ижорской певицы, жившей при Советской власти, пережившей Великую Отечественную войну и многократные репрессии в годы сталинизма Екатерины Андреевны Александровой (умерла в 1986 г.) говорится:
Toottiihe tuline stooli, Принесли огненный стул, 85 Tuli tuiski tootaes, Огонь вырывался при несении, Toottiihe verriist i sakset, Принесли кровавые и ножницы, Veri voosi tootaes <...> Кровь сочилась при несении <...> 90 Hiukset maaha hilloittii, Волосы на землю просыпали, Liiminaiset leikattii <...> Первую шерстку срезали <...> Itki poikoi hiuksiaa. Плакал паренек по волосам.
После забривания рекруту приносят не только “синюю шинель” (sinisinelli) или черный мундир, но и кровавый меч и страшную огнедышащую винтовку (например, в варианте Маарой из Тааринайсет SKVR III.1393). В данном варианте, что обычно в руне подобного содержания, юноша обращается к пролетающим мимо лебедям и гусям с просьбой передать весточку матушке. В этой вести заключено стереотипное уподобление, построенное за счет падежа транслатива:
180 Meroi on lehmдks levviд, Море – за корову широкое, Pyssyn krassi kartanoksi, Приклад винтовки – за усадьбу, Suma suureksi koiksi, Сума за великий дом, Miekka mielikse hyvikse <...> Меч – на веселье души <...> 195 Ei pese miun emmoin, Не вымоет меня моя матушки, Valkaele ei vaalijaan <...> Не выбелит моя пестунья <...> 200 Merivettд juotetaa. Морской водой поят.
Аналогичным образом использовано это сравнение в западно-ингерманландских вариантах III.1383 Лийсы из Суйа, жительницы Венаконтца прихода Сойкино, III.1394 Кириловой жены Кати, жившей в Уусикюля, III.1395 Мапу из Уисикюля, жительницы Оуссимяки, III.1396 Ульяны, жившей в Сяятиня, III.1405 уроженки Вийстиня Окой, жившей в Волотса прихода Сойкино, и других. Данное сравнение регулярно используется и вне сцены обращения к пролетающим мимо во время стрельб водоплавающим птицам, например, в варианте III.2696 Элины Сякки оно следует до встречи с гусями-лебедями:
60 Hiukset oli hillottu maaha, Волосы просыпаны в землю. Tuotii pyssy naiseksee, Принесли винтовку в жены, Miekka morsiamekse, Меч в невесты, Miekka mielikse hyvikse, Меч на веселье души, Pyssyn krassi kartanokse. Приклад винтовки – за усадьбу.
Так же строится вариант Марии Лукка III.2739, Сусанны Нюрхи III.2797, неизвестной из Ропсу прихода Нарвуси в записи Руотсалайнена III.2658 и других.
Особое художественное сравнение, содержащее несколько русских лексических заимствований, как то: “mierota” – мерять при наличии дублетного “mittaa”, “arssinoi” аршин, “verska” – вершок, используется в сцене замера физических параметров, в частности, роста рекрутов. Часто оно включено в констатацию в речи повествователя, как в западно-ингерманландских вариантах III.1396 Ульяны из Сяятиня прихода Сойкино, III.1395 уроженки сойкинского Уусикюля Мапу, средне-ингерманландском варианте IV.1166 от неизвестной из Молосковицы-Тюро, или в записи Д.Е.Д. Европеуса от неизвестной из Нарвуси III.66:
Mitettiin mierottiin Измеряли меряли, Arssinoilla arvattiin, Аршином оценивали, 50 Kump on verskaa pitempi, Кто из двоих будет на вершок длиннее, Kump olekortta korkiampi. Кто из двоих на стебелек соломы повыше.
Подобное сравнение может входить в горделивую реплику парня, стремящегося сохранить свое человеческое достоинство в ответ на унизительное, как со скотиной, обращение (в западно-ингерманландских вариантах III.1394 уроженки Тааринайсет Кати, Кириловой жены, в III.2797 Марьи Нюрхи из Вюотермаа, III.2820 Сусанны Нюрхи оттуда же, ИЭП № 38 Екатерины Александровой из Волоитсы, или средне-ингерманландском варианте IV.1184 от неизвестной из Молосковицы-Тюро, в III.1405 Окой из Виистиня, в III.1393 Маарой из Тааринайсет):
125 Viel oli verskaa pitempi, Еще был на вершок длиннее, Olen kortta oikiampi, На стебелек соломы выше, Kдsivartta vдitцisдmpi. На предплечье помощнее. Poikoi vaste vastaeli: Парень особо отвечает: “Mitд miuss on mittoimista “Чего во мне мерять, 130 Kuta kauvan katsomista, Какого долго высматривать, Arssinoilla arvoimista? Аршином оценивать? On miussa miestд miehen verta, Будет во мне мужчины вровень с мужчиной, Urosta uroisen verta”. Будет героя вровень с героем”.
Данное сравнение имеет весьма широкую валентность, т.е. может использоваться в совершенно ином эпизоде, относящемся к карельскому героико-мифологическому сюжету. В весьма широко бытовавшей в Беломорской Карелии руне “Поездка незваным на пир” незваный гость меряется мечами с хозяином, которому он бросил вызов на поединок. Тот, у кого меч окажется длиннее, получит право на первый удар. Победу предстоит одержать герою, и его меч характеризуется угрожающе плохой сохранностью, он “трачен” умелым и частым боевым использованием. В SKVR I.2.#789, записанном А.А. Борениусом от Хёкка-Петри из Суднозера в окрестностях Вокнаволока в 1871 г. (повторная запись 1877 г.) читаем: “75 Tuonp on lieto Lemminkдisen / Sen on luissa lohkeillut, / Peдn kasuissa katkeillun” – “Того был беспечного Лемминкяйнена, / Его был о кости выщерблен, / О черепа голов обломан”. Меч же противника оказывается чуть длиннее, причем во многих вариантах разница как раз и характеризуется сравнением со стебельком соломы, например в I.2.#704, записанном А.А. Борениусом от Ийваны Ахапейнена из Лиедмы в окрестностях Кееловараки в 1872 г.: “Miteldih' om miekkojahe, / 170 Katseldih’ on kalbojahe. / Tuog’ oli Pдivцlдn izдndд, / Sill’ oli kalba kaunehembi, / Sill’ om miekka mieluizambi, / Ol’en kortta korgiembi” – “Померяли мечи, / Посмотрели клинки. / Тот был Пяйвёлы хозяин, / У него клинок красивей, / У него меч поприятней, / На стебелек соломы повыше”.
Прямую речь рекрута, включающего данную этнопоэтическую константу, может предварять широкая по валентности, т.е. могущая относиться в разных сюжетах к Эго певицы и даже ласточке-касатке в руне о творении мира12, жалобная формульная ремарка “приняться плакать” или “плакать-рыдать”, например в III.1396 Ульяны из Сяятиня прихода Сойкино. С этим суммарным обозначением психологического состояния персонажа соотносится – даже яснее с женской точки зрения – по эмоциональному вектору иное уподобление: в рекруты уводят брата “размером с колено отца, длинной с матушкино веретено”. В этой детали ясно проявляется женская перспектива. Так, Эго в средне-ингерманландском варианте баллады “Гусь потерялся” IV.145, записанном от неизвестной из Венёоки, которой братец в кульминации сюжета привезет птицу с “созвездием Медведицы во лбу” (“otsalla Otavan merkki”), рыдает в завязке, потому что у нее
Vietiin veikkoni sotahan, Увезли братца на войну, Isoin polven korkeuisna, Подросшим до колена отцовского, Emon vдrttinдn pituisna. Вытянувшимся в материанское веретено.
Аналогичный образ использован в варианте IV.650 баллады с повторениями “Вести с войны”, реализующей стереотипную для калевальской лиро-эпической поэзии модель “сравнения родных”. В ней парень в письме вопрошает отца, будет ли тот плакать по нем, если он “маленьким на войну отправится, / высотой с отцовское колено” (“5 Itketkц issoi miusta, / Kui piennд sotahan lдksin, / Ison polven korkuvena”).
В тщательно разработанном образном мире традиционной баллады “Вести о войне” (“Sotasanomat”) сложился свой арсенал сравнительных уподоблений. Одно из них, используемое в зачине, можно считать сигнальной для сюжета поэтико-изобразительной константой наравне с открывающим руну мотивом птицы-вестника. Последний вариативно манифестируется в скрепленном синтаксическим параллелизмом двустишии (реже трехстишии или даже четверостишии). Например:
| Lensi lintu alta Sulka valkia vaelsi linnan, / Летела птица из-под замка, / Перо белое, блуждала... | III.60, сходно: III.253 |
| Tuli kokko Valkoi-sulkainen Tuutarista / vajista Прибыл орел из Дудергофа, / Белоперый с насыпи... | III.252 |
| Tuli lintu Lintu valkia vajista Tuuterista / Прибыла птица из Дудергофа, / Птица белая с насыпи... | III.1381 |
| Lensi lintu alta Sulka valkia vaista, / Sini-sulka Suomen maasta linnan, / Летела птица из-под замка, / Перо белое, с насыпи, / Синее перо, из страны Суоми ... | III.1382 |
| Tuli lintu Laskiis lintu Valkia lintu vaista Tuuterista, / Lapista, / Прибыла птица из Дудергофа, / Спустилась птица из Лопи, / Белое перо, с насыпи... Lensi lintu alta Tuli kokko Sulka valkia Sini-sulka Suomen- | III.1383 |
| linnan, / Tuutarista, / vaista maasta Летела птица из-под замка, / Прибыл орел из Дудергофа, / Белое перо, с насыпи, / Синее перо, из Суоми … | 1385 |
Картина появления птицы повторяется в семантической компликации – при уточнении ложной вести, будто на войну предстоит отправиться девицам. Такое повторение может синонимически варьировать по лексическому составу, например в III.1385 Ульяна из Сяятиня использует в строках 22–23 клише из свадебной песни: “Niin lensi kokkoi yli korven, / Sakkaali yli salmen” – “Так летел орел над чащей, / Сокол поверх пролива”. Иногда описание орнитомофного вестника беды дополняется не уподобительными, а мыслящимися как предметные деталями: и фантастическими, вроде “глаз под крыльями” в III.1385, и, напротив, правдоподобными, как в III.1387 Нателии из Мяккюля прихода Сойкино: “Suu veressд, pдд veressд, / I kaikki hцyhenet veressд” – “Клюв в крови, голова в крови, / Все перья окровавлены”. Психологическую реакцию членов семьи: как “сестриц”, получивших ложное известие о мобилизации, и самого брата, оказывающегося рекрутом на самом деле, а также отца и матери – рисует художественное сравнение с компаративом: “Котелок черен на огне, / Чугунок черен на полу, / Сестра (или брат, мать...) стала черней, / Мамино дитятко тощее”: “Kattila kokassa musta, / Pata musta permannolla, / Sisoi (-veli, -emoi...) muutti mussemmaksi, / Emoin lapsi laihemmaksi”. Это яркое проявление органичного для фольклорной эстетики косвенного психологизма.
Народное сознание не идеализирует и не упрощает напряженного внутреннего борения между состраданием сестры к брату (и наоборот) и в чем-то себялюбивым страхом за себя, поскольку в большинстве западно-ингерманландских вариантов, как то III.252, 1382, 1383, 1386, 1388, 1389, 1390, 1391 и т.п., это клише предваряется противопоставлением радости и облегчения избежавшего мобилизационной участи горю обреченного. Более того, обычно формула (с парой устойчивых при взаимозаменяемых субъектах антитетических предикатов), предваряющая сравнение потемневшего от горя лица с обугленным чугунком, суммарно обозначающая реакцию персонажей (например, в III.1391 Мапу из Уусикюля “velloi [при повторе: sissoi] mielille hyville, / syдmmille heltehille / sissoi [при повторе velloi] mielille pahoille” и т.п.), используется даже в тех вариантах, где метафорическое уподобление редуцировано, как в III.2695 Элины Сякки из Калливиери, в III.1381 Маарой из Тааринайсет. Некоторым певицам удалось, отказавшись от одного из ключевых для ингерманландской лирической эпики конфликтов между сестрой (временного члена родительской семьи) и будущим наследником, братом, придать этой формуле общегуманистическое звучание, относя ее к матери, как Наастой из Сяятиня в III.2275. Так же и в средне-ингерманландском варианте, записанном Тёрнероозом и Таллквистом от неизвестной из Молосковицы-Тюро IV.1178, горе брата увидено Эго с искренним состраданием: “15 Niin oli musta veikkoseni, / kuin kattila kokassa musta, / pata musta permannolla” – “Так стал черен мой братец, / как котелок на очаге черен, / чугунок черен на полу”. Эту же сравнительную формулу применяли и к сцене забривания рекрута. Ср. вариант Марии Луукка из Вюотермаа в записанном Руотсалайненом III.2739:
Hiukset maaha hillottii, Волосы в землю просыпали, Lieminдine leikattii, Первую шерстку срезали, Tukka maaha tuulettii, Пряди в землю выветрили, 65 Tukka tuulehe jumalan. Пряди на ветер господен. Poika muuttu mussemmaksi, Парень стал чернее, Kui pata pengillд, Чем чугунок на скамейке, Ja kattila tulella. Чем котелок на огне.
Обычные для рун калевальской метрики сравнения с союзом “словно”, служащие для характеристики выраженного глаголом действия, в ингерманландских песнях военно-бытового тематического круга почти отсутствуют. Единичный случай – использование сравнения, обычного в общелирическом репертуаре для характеристики действия, причем метафорически условного. Это обозначение психологического состояния Эго, брата которой королева Катри забрала на войну в варианте IV.1310 неизвестной из Молосковицы-Тюро:
Katson muien veikkoloi, Гляжу на братьев других [девушек], Miull vaan itkuu enemmдn... У меня лишь больше плача!.. Miull on mieli kuin metoinen, У меня душа как мед, 65 Itse vierin kuin vetoinen, Я сама растеклась, словно водица, Tulen kuin tuli punainen. Стала как огонь красный.
Метафорические уподобления с использованием эссива, встречающиеся в рунах рекрутской тематики, имеют более широкую повествовательную валентность и стереотипно употребляются в иных сюжетах. Так, движения взволнованного или разгневанного персонажа, который врывается в избу (или мчится верхом на коне), сравниваются в эссивной метафоре с дымом или ветром. Так, в балладе “Утопившая дочерей [мать]” брат Эго, получив отказ при сватовстве из-за обилия в доме сестер, “tuli tuulena tupahan <...> itse pддlle istumaan, / istumaan, itkemддn” – “ветром в избу ворвался <...> сам [за стол] уселся, / уселся плакать” (см., например, в IV.652, записанной Рейнхольмом от неизвестной из Венъйоки). Баллада же “Вести о войне”, в которой брат гибнет в бою, завершается появлением его серого скакуна, который и рассказывает матери и сестре о случившейся беде. Сцена появления коня тщательно разработана: он появляется иногда с застрявшей в стременах окровавленной ногой и ржет в переулке у окна, обычно во время утреннего воскресного хлебопечения. В двух из рассмотренных западно-ингерманландских вариантах сравнение с ветром используется при изображении встревоженной матери, выбегающей из дома. Так, в варианте III.1381 Маарой из Тааринайсет глагол редуцирован, а подлежащее занимает две слоговых позиции в строке:
Halli hernahti kujalla, Серый конь заржал в проулке, Ruskia ruuna tanhavalla, Гнедой мерин на прогоне, Emoi tuulena tuvasta, Мать ветром из избы, Emoi ennдtti kyssyvд: Мать поспешила спросить: 130 “Kunne jдtit poikueen!?” “Где ты оставил моего сыночка!?”
Как отмечает собиратель В. Поркка, сходным образом спела руну соседка данной певицы Кати, так что им был зафиксирован лишь данный эпизод, начинающийся со слов: “Hernahti halloi kujalla. / Emoi leivдt lien alle, / Mдni tuulena tuvasta” – “Заржал серый конь в проулке. / Мать хлеба под плиту, / Выбежала ветром из избы” (SKVR III.1382).
Для ингерманландской, как и для всей калевальской поэзии, весьма значим мотив поиска утраченного ребенка. Если в карельской традиции он становится сюжетообразующим в легенде о поисках младенца Богоматерью, то в ингерманландской представлен также сюжет поиска матерью дочери, похищенной у колодца, или сына, похищенного на охоте (“Унесенные тучей”). В рунах на эти сюжеты устойчиво используется скрепленный синтаксическим параллелизмом ряд строк с набором эссивных уподоблений. Например, в IV.978 неизвестной из Молосковицы-Тюро мать, отправившись на поиски.
Kдi sutena suuret metsдt, рыщет волком великие леса, Karhuna kamalat korvet, Медведем ужасные чащи, Otuksena ouot metsдt, существом странные леса, Jдniksenд jдrven rannat зайцем берега озера, 80 Oravana puien oksat белкой ветви деревьев, Kдrppдnд kiven kolot, горностаем щели в камне, Penikkдnд pellon reunat... щеночком края поля...
Данное уподобление можно воспринимать не как фигуративное, а как сообщение о чудесном превращении. Точно так же обстоит дело и в случае, когда данный мотив включается в балладу “Вести о войне” в варианте III.2695 Элины Сякки, открывающемся стандартным “Lensi kukko Kuurinmaalta” – “Летел петух из края Куури”, в котором происходит контаминация с сюжетом “Брат, убитый на корабле”. В финале Эго замечает кровь на волнах, бросается в воду, обернувшись в ершика, спускаясь окуньком (“noisin kiusin kiiskiseksi, / alentuisin ahveneksi”), и тогда ей сообщают, что вчера здесь “вспороли брюхо щуки”. Поиски изображены за счет двустишия с двумя стандартными эссивными уподоблениями:
Mie olin nuorempi siskoloista, Я была младшей из сестер, Mдnin etsoon velloani, Отправилась на поиски братца, Juoksin sutena suuret metsдt, Пробежала волком великие леса, Karhuna komiat korvet. Медведем прекрасные чащи.
Исключительно в ингерманландских рунах военно-бытовой тематики, как в балладах, так и в исторических песнях, представлен перечислительный ряд сравнений, за счет утонченно красивых подробностей рисующих ужасную картину поля битвы.
Данная картина регулярно встречается в лирических песнях, в зачине которых Эго выражает намерение навсегда отказаться от веселых песнопений. Обращаясь к сверстницам, “яблочкам, длиннокосым домашним курочкам”, певица напоминает, что распевать ей не следует, как в западно-ингерманландских III.80 неизвестной из Нарвуси в записи Д.Е.Д. Европеуса (“Tytцt suliset omenat, / Kassapддt kotikanaiset, Tyц kasette laulamaa, / Paatte miun haastaamaa, / 5 Ei minun laulella pitдisi...”), сходно: III.2687 Софьи Офонаши из Ванхакюля прихода Нарвуси, III.3832 неизвестной из Кирьямо прихода Нарвуси в записи Лянкеля, в средне-ингерманландских IV.577 (ИЭП 32) неизвестной из Харьявалта прихода Тюро в записи Д.Е.Д. Евпропеуса с уточнением, что петь нельзя “пять-шесть лет, семь столетий” (“Eipд laulella pitдisi, / Laulella pitдelisi, / Viinnд kuunna vuotueena, / 700na vuonna...”). Возможно признание Эго, что она “не пела, веточка, много недель, не составляла, плотвичка, слова, не разжимала, семга, уста...” (“Jo siint on moni nдtдlд, / Moni viikko vierehtдnyt, / Koska mie virpi viimein lauloin, / Sдrki sддtelin sanoja, / 5 Lohi suuta longottelin, / Ei miun laulella pitдisi / 15 Kukkumaan ei kuunna vuonna...”), как в III.114 неизвестной из Нарвуси в записи Лянкела. Близко по смыслу намерение Эго спеть печальную песню, как в записанной Грундстрёмом от неизвестной из прихода Каттила III.479 (“La laulan suruisen virren, / Surullisen suuta myцten, / Murehellisen mukkaa...”) или в III.588 15-летней Нато Калойн из Локкула прихода Сойкино. Иногда Эго вопрошает, “почему не поют наши дети, не ликуют наши девы”, как в IV.1175 и 1176 неизвестных из Молосковицы-Тюро, или не велит подругам-пташечкам печалиться, ведь горе ожидает не их, а парней, как в III.2094 Хелены Сякки из Калливиери или III.2755 Марии Луукка из Вюотермаа, III.3351 неизвестной из Йоенперя в записи В. Салминена. Встречается и иной “погодный” зачин, обычный для рекрутских песен, как в III.1403 Ульяны из Сяятиня, в III.1404 Оуте из д. Логи прихода Сойкино или в III.2276 Наастой из Сяятина: “Теперь на земле время коченеющее, в воздухе студеное время” (“Nyt on maalla aika marras, / Ilmalla itukas aika”) – “забирают солдат, нашей сторонки парней, нашей власти белоголовых” (“meijдn puolen poikoloija, meiдn vallan valkopдitд”). В последнем случае символический параллелизм получает объяснение в выкристаллизовавшихся сравнительных подробностях:
Niin on siellд alla linnan, Так там под замком, Niin on alla armioss, Так под армией: 25 Pyssyn pylkki, meekoin helkki, Ружей выстрелы, мечей звон, Kulta-kannuksen kumina, Гудение золотых шпор, Siel on verta vyyhyn asti, Там крови по пояс, Talmaa jalan tasalla, Месива вровень с ногами. Niin on siellд pддtд maassa, Столько там голов на земле, 30 Kun on rannalla kiviд, Сколько на берегу камней, Rannalla kivekkдhдllд, На берегу каменистом. Niin on siellд hiusta maas, Столько там волос на земле, Kuin niityl on kuloa, Сколько на лужайке травки, Niin on siellд silmдsiд, Столько там глаз, 35 Kuin on seestar-marjasia, Сколько ягоды-смородины. ... Niin on siellд korvasia, Столько там ушей, Kuin on koivun lehtysiд, Сколько листьев березы, 40 Niin on siellд sддriluita, Столько там берцовых костей, Kuin kasessa kantoloja <...> Сколько на пожоге пней.
Обычным для “Вестей о войне” зачином “Tuli lintu Tuuterista” открывается вариант III.1383 Лийсы из Венаконтса, уроженки Суйя, в котором эти уподобления включены в весточку брата, переданную родным с пролетающей мимо лебединой стаей. В варианте III.1390 Юстийны из Уусикюля (“Tuli kokkoi Tuuterista...”) уподобления поля битвы пейзажным деталям входят в состав отцовских поучений мобилизуемому брату Эго. На такую битву попадает во время осады замка в Копорье паренек в средне-ингерманландском варианте этой же баллады (“Lensi kokko koilta ilmoin, / sakkali yli salojen...”) IV.513 неизвестной из Харьявалта прихода Тюро. Это перечисление может быть вложено в уста коня, который отвечает на скорбный вопрос девицы о том, где остался брат в IV.1180 неизвестной из Молосковицы-Тюро – варианте средне-ингерманландской баллады с зачином “Болото взрастило стройную березку” (“Suo kasvoi korean koivun”). В “Вестях с войны” живописующее поля битвы высказывание коня может быть ответом матери (сестре), вопрошающей о том, где остался ее сыночек (брат) в “Вестях о войне”, например, в IV.1181 неизвестной из Молосковицы-Тюро (“Lensi kokko yli korven, / sakkali yli salosen...”), в III.1381 Маарой, уроженки Тааринайсет, из Виистиня. Удивительно трогательно звучит включающая одно подобное уподобление (голов на земле, как на берегу камней) реплика обретшего дар речи серого коня в едва ли не последней по времени фиксации “Вестей о войне” – в записанном Лаанестом в 1965 г. от Екатерины Александровой [НПИнг № 7 / ИЭП 37] (“Lensi kokko Tuutarist”):
Sinne jдi sinun poikuees, Там остался твой сыночек, Oli uhkea soass, Был дерзким в сраженьи, Aivoin tarkka tappelus <...> Очень точным в битве <...> Suut miult suitsiil revitti, Рот мне удилами разодрал, Jalat katkoi kannoillaa <...> Ноги обломал своими шпорами <...> Niin on siil pддtд maass, Столько там голов на земле, Niiku rannalla kivvooja. Сколько на берегу камней.
Трагизмом отмечено функционирование данного ряда уподоблений в сюжете о бегстве дезертира, варианты которых записаны Лянкеля от двух неизвестных из прихода Сойкино: III.186 и III.4208. “Пленник” (“Vanki”) умывает водой глаза, делает крестное знамение (“...otti vettд silmilleen, / teki ristin rinnalleen...”) и молит Господа ниспослать туман, но его ловят на дороге казаки из крепости Копорье, которых он расспрашивает о фронтовой обстановке, услышав обычный ответ: “Niin on siellд pддhysiд, / Kuin on rannalla kivoja ...” и т.д.
Кроме рун с лирическими зачинами и баллад нескольких сюжетов (кроме приведенных, это еще: “Убитый на корабле брат”, “Брат строит лодку”, “Большой дуб”), уподобления пейзажным элементам, рисующие ужасы на поле битвы, регулярно встречаются в исторических рунах, зачином которых служат именования исторических лиц, преимущественно Российской царствующей фамилии, как то: “Katri kurvien kuninkas” – “Катри королева-шлюха” (т.е. Екатерина Великая) в IV.1309 неизвестной из Молосковицы-Тюро или “Vennдihe kuninkas veekas” – “России король коварный” в SKVR III.2343 (ИЭП № 29) Ховры из Сойкино в записи В. Алава 1892 г., III.1398 Марии из Метсякюля того же прихода, III.1399 Рийкины из Тааринайсет, III.1408 Кириловой жены Кати оттуда же, III.1401 Оуте из Венаконтса, III.1402 Маарии из Виитсиня, III.3435 Онттамовой жены из Харкколя, прихода Сойкино в записи Луккаринена. Из исторических событий упомянуты, кроме осады Копорья и битв под Нарвой или на “улицах нового замка” (“...uuven linnan uulitsoilla”), также война с Францией, Турцией, но чаще – Великая Шведская война (“Ruotsin suuri sota”).
Вообще эта сцена очень частотна, в развернутом виде, с перечислением ОСС, она представлена в 30 (!) только западно-ингерманландских рунах. Подчеркнем, что встречаемость данной картины не ограничена историческими песнями, и это неслучайно. Ведь, как подчеркивает Э.С. Киуру, “Ингерманландия в течение всей своей истории была не только предметом борьбы между Русским государством и западом, прежде всего Швецией, но через нее часто прокатывались военные смерчи и в том, и в другом направлении, и это оставило неизгладимый след в народной памяти. Поэтому какой-нибудь незначительный с точки зрения государственной истории эпизод осады маленькой крепости Копорье песня живописует куда более красочно, чем большую победу Петра I над шведами в Северной войне”13. Последняя, заметим, осталась вообще не замеченной ингерманландским песенным фольклором, да она и не могла быть в нем отражена. Во-первых, ингерманландские финны-лютеране вообще не могли отождествлять себя с национальной государственностью Российской империи, для которой Полтавская победа стала общенародной. Во-вторых, ингерманландские руны, даже записанные от православных ижорок, полностью лишены патриотизма, защита родной земли с оружием в руках в них не воспевается. Почти лишены эти руны и героики, возможно, из-за преобладания женской перспективы. Погибшие не приняли славную смерть, они, говоря словами покойного Виктора Астафьева, “прокляты и убиты”. Сравнения, рисующие ратное поле, представляют гуманистическое обобщение огромной нравственной силы. Нарисованная картина чем-то напоминает “Апофеоз войны” кисти Верещагина, но пронзительно скорбной ее делает декоративная красота пейзажных элементов, служащих ОСС, вроде “kuin on rannalla kivoja, / rannalla kivekkдhдllд, / niin on tддllд hiusta maas, / kui on niityllд kulloa, / niityllд kulokkahalla” – “камешков на берегу, на бережку каменистом, травяных стеблей на лугу, на лугу на травянистом” (см. III.1381 уроженки Тааринайсет Маарой из Виистиня прихода Сойкино). ОСС ягод клюквы на болоте (“...kuite soossa karpaloja”) относится к отрубленным пальцам ног в изложении 15-летней Нато Калойн в III.588 или неизвестной из Тюро-Каприо в записи Европеуса IV.577, или же к выбитым глазам в III.1175. С ласточками на стрехе (“Niin on siellд pддkkцsiд, / Kuin on pддsky-lintusia”) в записи Лянкеля III.3832 от неизвестной из Киръямо или с “болотными кочками” (“...40 Tuoll on pддtд kuin mдtдstд”) в IV.1170 неизвестной из Молосковицы-Тюро сравниваются оторванные ядрами головы. Сравнение костей убитых с белым снегом в IV.806 (“...tuoll on luita niin kuin lunta”) подкреплено аллитерацией и внутренней рифмой.
Пожалуй, с наибольшей поэтической силой гуманистическое осуждение войны (за счет использования данного описания длиной в 17 строк), звучит в III.299 неизвестной из Нарвуси, записанном Лянкеля, реализующем сюжет “Меч из моря”. Героиня, как это обычно в данном сюжете, ныряет, чтобы достать упавшую в море расческу, и за ее ожерелье цепляется меч:
Miekka tunsi miehen kielen, Меч ведал человеческий язык, 55 Miehen syntisen syдmen: [Ведал] грешное людское сердце: Niin on siellд alla linnan, Столько там под замком, Niin on alla armion, Столько под армией, Niin siellд ihmisiд, Столько там людей, Kuin metsдssд Jumalan puita <...> Сколько в лесу Божьих деревьев <...> Niin on siellд pддtд maass, Столько там голов на земле, Kui kankahalla kantosia <...> Сколько на пустоши пней <...> Siell on verta vyцhцn asti, Там крови до пояса, <...>Rattaat vieriit veressд, <...> Колеса катятся по крови, 80 Rummut ulvoot uutikessa. Барабаны завывают в свежепролитой.
Примечания
1 См. подробнее: Киуру Э.С. О некоторых осообенностях ижорского эпоса // Ингерманландская эпическая поэзия – Inkerin eeppisiд runoja: Антология. Петрозаводск: Карелия, 1990. С. 5–16.
2 См.: Харвилахти Л. Поэтика эпической традиции: аспекты преемственности и воссоздания народными певцами (на материале русского, ингерманландского и алтайского эпоса). М.: ИМЛИ РАН, 1998. С. 25–39; Киуру Э.С. Указ. соч. С. 26.
3 ИЭП – см.: Ингерманландская эпическая поэзия. В дальнейшем отсылки к данному изданию присутствуют в тексте статьи с указанием номера текста.
4 SKVR – cм.: .:Suomen kansan vanhat runot III = SKST 139.1-3. Lдnsi-Inkerin runot. Helsinki, 1915, 1916, 1924. Julkaissut Vдinц Salminen & V. Alava (III.2.). В дальнейшем в тексте статьи отсылки на данный III том (ч. 1 – варианты 1-1250, ч. 2 – варианты 1251-2580, ч. 3 – варианты 2580-4634) даны с указанием номера текста.
5 Киуру Э.С. Указ. соч. С. 25–26.
6 См.: Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995. С. 13; Lubbock Percy. The Craft of Fiction (1926). New York, 1957. P. 67.
7 Киуру Э.С. Указ. соч. С. 31.
8 Suomen kansan vanhat runot IV = SKST 140.1-3. Keski-Inkerin runot. Helsinki, 1925, 1926, 1928. Julkaissut Vдinц Salminen. В дальнейшем в тексте статьи отсылки на данный IV том (ч. 1 – варианты 1-1503, ч. 2 – варианты 1504-2762, ч. 3. – варианты 2763-4807) даны с указанием номера текста.
9 См.: “Ингерманландская эпическая поэзия” в двуязычном научном издании “Народные песни Ингерманландии” (Подгот. Э. Киуру, Т.Коски, Э. Кюльмясуу. Л.: Наука, 1974).
10 Oral Literature and the Formula / Ed. by Stoltz & Shannon. Michigan, 1976. P. 64.
11 Гацак В.М. Пространства этнопоэтических констант // Народная культура Сибири. Омск, 1999. C. 110.
12 Cр.: Харвилахти Л. Указ. соч. С. 36.
13 Киуру Э.С. Указ. соч. С. 31.
1999-2006 © Лаборатория фольклора ПГУ
2006-2024 © Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера
Копирование и использование материалов сайта без согласия правообладателя - нарушение закона об авторском праве!
© Дранникова Наталья Васильевна. Руководитель проекта
© Меньшиков Андрей Александрович. Разработка и поддержка сайта
© Меньшиков Сергей Александрович. Поддержка сайта
Контакты:
Россия, г. Архангельск,
ул. Смольный Буян, д. 7
(7-й учебный корпус САФУ),
аудит. 203
"Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера"
(Лаборатория фольклора). folk@narfu.ru
E-mail:n.drannikova@narfu.ru
Сайт размещен в сети при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проекты № 99-07-90332 и № 01-07-90228
и Гранта Президента Российской Федерации для поддержки творческих проектов общенационального значения в области культуры и искусства.
Руководитель проектов
Н.В. Дранникова
