Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера
СЕВЕРНЫЙ (АРКТИЧЕСКИЙ) ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени М.В. Ломоносова
|
ГЛАВНАЯ
2008-2011 (Русский Север) УЧЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Очное отделение
Магистратура
Аспирантура
ПРОЕКТЫ
|
ПУБЛИКАЦИИ / Народные культуры Европейского Севера. Республиканская научная конференция (Архангельск, 15?17 октября 2007 года) / Отв. ред. Н.В. Дранникова. Архангельск: Поморский университет, 2008. Канева Т.С. История Усть-Цилемского края в устной традиции (по результатам системного описания) Фольклорная культура Усть-Цилемского района и устная народная история края – тема, как нельзя более характерная именно для данной традиции. Это проявляется особенно ярко на фоне народно-исторического пласта знаний и соответствующего фольклорного репертуара соседних с Усть-Цильмой традиций, которые на протяжении многих лет изучаются фольклористами Сыктывкарского государственного университета и в которых не удалось зафиксировать или в которых не сохранилось того большого корпуса устных исторических рассказов, как в Усть-Цилемском районе, где проживают потомки сторонников староверия. Причины этого в определенной степени можно связывать с двумя обстоятельствами: во-первых, с консервативностью сознания устьцилемов и со свойственной им установкой на «культуру памяти» (А.М. Панченко ); во-вторых, со сравнительно молодым «возрастом» традиции, сформировавшейся, по сути, в XVIII в. и «еще» переживающей, актуализирующей события прошлого. Нельзя не учитывать также и специфику территориальных контактов жителей Усть-Цильмы, в прошлом находившихся в близком соседстве лишь с коми-ижемцами и в достаточном отдалении от своих сородичей – нижнепечорских и мезенских русских. Заметная обособленность – языковая, конфессиональная, территориально-экономическая – в условиях проживания (укоренения) на окраинном российском севере во многом способствовала появлению достаточно четкой самоидентификации жителей Усть-Цилемского края, в настоящее время называющих себя «устьцилёмами». Рассказы, отражающие историческую память и мировоззренческие установки жителей этого края, известны нам, главным образом, по материалам Фольклорного архива Сыктывкарского госуниверситета (далее – СыктГУ; записи 1980–2000-х гг.), а также архива кафедры фольклора Московского государственного университета (записи 1978, 1980 гг.). Записи, собранные в СыктГУ в 1980-х гг., в той или иной степени уже становились предметом специального рассмотрения: составлен указатель основных тем и мотивов усть-цилемских исторических преданий ; проведено сравнение этих текстов с местным церковным летописцем предпринята характеристика отдельных циклов . В данной работе делается попытка представить некоторые обобщающие наблюдения над текстами, отражающими устную народную историю Усть-Цильмы, как в свете новых записей (в последние годы фольклористы СыктГУ возобновили полевое обследование в Усть-Цилемском районе), так и в свете новых задач, вытекающих из необходимости подготовки системно-аналитического описания накопленного материала для мультимедийного справочно-библиографического издания по данной традиции. Упорядочение этого материала в виде по-разному организованных указателей и таблиц (основные мотивы преданий, относящиеся к одной местности – алфавитный и топографический перечни; типы основных мотивов, отмеченные в усть-цилемских преданиях; основные мотивы преданий о лицах / героях местной истории) позволило обобщить данные, сопоставить этот материал с так называемыми общерусскими сюжетами и выделить наиболее заметные специфические черты. Репертуару усть-цилемских нарративов можно дать, на первый взгляд, довольно странную оценку: он выглядит не очень разнообразно. Весь корпус имеющихся в нашем распоряжении текстов можно разделить на две большие тематические группы: это рассказы, повествующие (1) о заселении и освоении края, в том числе предания с топонимическими мотивами, и (2) о событиях местной старообрядческой истории (о Великопоженском и Тобышском скитах, в том числе о самосожжении на Великих пожнях и об Иване из Тобышского скита), об исторических лицах, связанных с событиями раскола (небольшая группа записей о протопопе Аввакуме и патриархе Никоне). При более подробном рассмотрении очевидным становится, что у многих текстов, этих условно выделенных групп, имеется общий мотив, как раз и придающий основному корпусу записей заметное единообразие – гонения на старообрядцев. Он является отправным едва ли не в каждом третьем повествовании о появлении различных поселений. Приведем примеры из записей: «Вот гнанье когда было, они там и заселились, приехали. Родились там и расплодились. (…) Гнали из веры тут везде на север, набежали да и заселились...» ; «Когда Никон-патриарх пришел к власти, начали нашу староверскую веру корежить, от и побежали: то в Сибирь, то по Северу побежали староверы. Они ушли через Камень, через Тиман. До Мезени с Верхнего Новгорода они добрались, поднялись к мезенской Пижмы, через Тиман перешли на нашу Пижму. И заселились тут» . Во многих подобных текстах наличествуют формульные выражения «из веры гонили», «из креста гонили». Само появление поселенцев на Печорской земле видится устьцилемам как следствие раскола церкви. Реальные факты возникновения и дореформенной жизни селения остались заслоненными более значимыми явлениями – изгнанием, поиском прибежища и обоснованием в чужих краях отлученных от церкви предков. Эти события – как некогда пережитая трагедия – оставили глубокий след в памяти потомков, став и точкой отсчета («первособытием»), и основным содержанием местной истории. Судя по сообщениям усть-цилемского летописца, а также по некоторым историческим источникам, в Усть-Цилемском крае, отсчитывающем свою историю с 1540-х гг., происходили не только события, связанные с расколом: это и неоднократные нападения на слободку разбойников; и пожар, уничтоживший чуть ли не все поселение вместе с первой в округе Никольской церковью ; и «серебряно-медная лихорадка» на Цильме , и некоторые другие. Однако можно сказать, что память устьцилемов «избирательно» сохранила лишь отдельные страницы мест¬ной истории, как бы отдавая предпочтение истории старообрядчес¬кой. Весьма примечательно, что хронологически такие события, как, например, самосожжение в Великопоженском ските и пожар в Усть-Цильме следуют по времени один за другим (1742 и 1745 гг. соответственно), но в устной тради¬ции сохранились лишь предания об огненной трагедии на Пижме . Взгляд в прошлое сквозь призму истории раскола вызвал появление свойственных фольклорной повествовательности анахронизмов: возникновение поселения в Усть-Цильме (напомним: основанной в начале 1540-х гг.) в отдельных рассказах представляется значительно более поздним событием, как бы «переставляется» на хронологической шкале в позицию после более важных для устьцилемов моментов, таких, как, например, основание старообрядческого общежительства на Пижме (1710-е гг.) («Скит самый первый был. В ските уже все было, а в Усть-Цильме всего один домик только был» ). О таких явлениях Н.А. Криничная отмечала, что отступ¬ления от факта, «смещения» являются следствием изменений реалистических (поздних) элементов преданий, которые занимают место мифем . Ранняя усть-цилемская история обозначена в устных рассказах именами Ивана Грозного – правителя, санкционировавшего появление слободки (что соответствует документальным данным), и Ивашки Ластки – основателя поселения, имя которого также сохранили и исторические свидетельства. Однако и их деяния нередко связываются в «народной истории» также со старообрядчеством: первый выступает иногда в устных воспоминаниях как гонитель приверженцев истинной веры, второй – гонимым («Беженцы бежали от Грозного...»; «Были при Иване Грозном ище… было гоненье за веру, тожо он строгий был, дак бежали. Беженцы заселялись сюды, Иван Ластко» ). Кроме того, в отдельных рассказах исторический персонаж, первозасельщик Усть-Цильмы Ивашка Ластка и последний страдалец за веру Иван из Тобышского (Цилемского) скита являются одним героем . Значительно мифологизированный в местной традиции образ новгородской прародины устьцилемов также испытал на себе некоторые влияния их своеобразных исторических предпочтений: новгородская земля часто характеризуется исполнителями не просто как исходная территория, откуда когда-то, возможно, приходили на Печору и ее притоки насельщики, но и как родина последователей староверия: «Первы насельщики-ти Ортя был. <…> Ортя – брат Анкудину, он тоже из Новгорода. У его только два брата да сестра была Машка, Марья.<…> А все из Новгороду они. Анкудин да Микифер был. Како ле гоненье скитских было, ле чё ле, он там где ле поселился у Микишиных, так и называли…»; «Их шесть, говорят, братьев было. По Пижме селились <…> через бор, бора кругом, дак Боровской назвали. Охотники были. Признавают, что это новгородцы жили. Раньше беженцы были, по скитам ходили – ну, как скрывались, тоже чем-то притесняли их, и они вот уходили подальше»; «Это беженцы, этот пижемский скит громило царское правительство. Они сами были новгородские…» . Чтобы излишне не преувеличить место старообрядческой темы в усть-цилемских преданиях, укажем, что подобного рода рассказы неравномерно представлены в пространстве и времени традиции. Так, эта тема практически уходит из воспоминаний исторической направленности, записывавшихся в тех усть-цилемских поселениях по реке Печоре, которые появились в значительно более позднее время. Свою специфику обнаруживают повествования о последователях старой веры в пижемских и в цилемских деревнях: на Пижме, главным образом, локализуются предания о самосожжении в Великопоженском ските, на Цильме – о Тобышском (на притоке Цильмы), что в общем объясняется пространственной локализацией скитов. По личным впечатлениям от экспедиций последних трех лет, также отмечу, что на Пижме, по праву считающейся колыбелью печорского старообрядчества, память о сакрализованной истории не выглядит более активной, нежели на Цильме, где некогда также существовал скит, но не такой крупный и известный, как Великопоженский. Очевидно, немаловажную роль в поддержании памяти играет статус сакрализованного локуса: место знаменитого скита на Пижме, по сути, не сохранилось, растворившись в пространстве деревни Скитской, а место Тобышского общежительства («у покойных»), удаленное от жилья, до сих пор является «оветным» для жителей Цильмы. В продолжение темы об «исторических местах» обратим внимание на запечатленные в устной традиции факты повторяемости отдельных событий, относящихся ко времени освоения новых земель. Речь идет о мотиве переселения с места первоначального обоснования на более удобные, пригодные для проживания территории. Этот мотив зафиксирован в рассказах о двух разновеликих и разностадиальных, но типологически соотносимых локусах: о «Старых Дворищах» – «первопространстве» усть-цилемской традиции, месте на левом берегу Печоры, напротив появившейся позже слободки, разросшейся до современного села Усть-Цильмы , и о местечке «у старой избы», расположенном на противоположном относительно села Трусова (центрального для цилемской округи) берегу реки Цильмы. Оба первопоселения оказались неудачными для благополучного проживания (их заливало весенним половодьем, а цилемское, кроме того, не давало хлеба из-за «тяжелой», по местному выражению, земли) и, таким образом, стали временными, как бы «несостоявшимися», местами обоснования, но сохранившимися в сходных и очень показательных с точки зрения «народной диахронии» топонимах (старые дворища, старая изба) . Развитие этой темы в цилемских преданиях можно усматривать в образе «золотой горы» («Трусово – золотая гора») – так некоторые трусовцы по традиции, идущей от дедов, называют возвышенный берег реки, на котором выстроилось село рядом с полями, дававшими первопоселенцам хлеб: «Спeрва будто поселились за реку <…>, там топить стало, вода-то больша, ак топить стало, дак они на гoру переселились. Стали чистить вот это всё эти носки-ти да, то слыхала то вот, что тут золота гора, хлеб-от хорошой приходил на горы-то. Хлеба прежь много было дак, вот и золота гора называлась. <…> Жито хорoшо приходило на горы-то, вот и золота гора называлась» ; «Спeрва-то еще заселились были в мег, а потом uз мегу за рекой эво ко Старой избе заселились. А потом стали вешать, это котора земля легче к приходу. Эта оказалась легче, и они сюды переехали. Первый дом был на холму там, нашо полё, наш овин там был. Ну, а эта земля легче <…> к приходу, <…> всё говорили: Трусово – золотая гора. А нынче всё заставлено, тогды всё были эти поля…» . На Цильме, в более молодом – по сравнению с Пижмой или самим селом Усть-Цильмой – микрорайоне, неплохо сохраняется история родoв, ведущих свою генеалогию от первозасельщиков Василия Труса (Васины), Филиппа, Максима (Максимковы) и др., в ней удерживается память о смешанных браках – мезенской и ненецкой линиях. В усть-цилемской традиции память о первопосленцах поддерживается довольно большим количеством отыменных названий деревень (Степановская, Климовка, Алехино, Сергеева Щелья, Лёвкинская и т.д.), их примерно около половины от всего перечня местных топонимов. Историко-топонимические мотивы включают также воспоминания (иногда просто упоминания) о братьях – засельщиках одной или нескольких близких деревень (шесть братьев – основателей поселений на Пижме: Абрамовской, Алексаевки, Микишиных ; три брата, обосновавшихся на Цильме – в Трусово, Ортино и Филиппово; и три брата – первопоселенцы деревни Бык на Печоре). В сравнении с репертуаром других севернорусских преданий, обобщенном в указателе Н.А. Криничной , отчетливо бросается в глаза отсутствие в усть-цилемских записях следов так называемой мифолого-эпической линии (сюжеты об аборигенной чуди, кладах, разбойниках, особенностях ландшафта в связи с деятельностью первопредков и т.п.), но при этом вполне отчетливо сохраняются реальные и фольклоризированные факты поздней эпохи (которая собственно и сформировала феномен усть-цилемской традиции). Первооснователи усть-цилемских поселений осмысляются народным преданием как вполне реальные лица, появившиеся на печорской земле, как правило, вследствие гонений на старообрядцев и в поиске богатых промысловых угодий, удобных для проживания мест. Они практически лишены каких-либо «личностных» характеристик (физическая сила, особенности внешности, знаний и поведения и т.п.) и, по сути, вся память о них сконцентрировалась в имени (антропониме); исключение в этом ряду составляет, пожалуй, лишь основатель цилемского села Трусова – Василий Трус, которому приписываются противоречивые свойства: то трусость, то, напротив, смелость, выразившаяся в том, что он однажды испугал («труснул») медведя. Событийный ряд «народной истории» Усть-Цильмы представлен, главным образом, трагическими случаями из жизни гонимых приверженцев староверия (самосожжение в Великопоженском ските, вымирание тобышских скитников, ссылка Аввакума). Лишь редкие рассказы сохраняют отголоски особых бытовых «происшествий», как, например, необычное появление быка или коровы на еще не обжитом пространстве (деревни Бык, Коровий Ручей). Небольшая группа историко-топонимических рассказов отражает подмеченные засельщиками особенности ландшафта (деревни Бор, Боровская, Гарево, Замежная, Загривочная и др.). Обозревая в целом корпус устных исторических воспоминаний Усть-Цильмы, можно отметить, что они обладают ярко выраженной спецификой, обусловленной местными конфессиональными особенностями. Освоение края, события прошлого в народной летописи оказались так или иначе связанными с историей появления старообрядцев на Печоре и ее притоках или переосмысленными под ее влиянием. Следует также отметить, что устойчивость устной исторической памяти устьцилемов в значительной степени обеспечивается местной рукописно-книжной культурой, также запечатлевшей имена и события старообрядческого движения. Сноски
|
1999-2006 © Лаборатория фольклора ПГУ 2006-2024 © Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера Копирование и использование материалов сайта без согласия правообладателя - нарушение закона об авторском праве! © Дранникова Наталья Васильевна. Руководитель проекта © Меньшиков Андрей Александрович. Разработка и поддержка сайта © Меньшиков Сергей Александрович. Поддержка сайта Контакты:
E-mail:n.drannikova@narfu.ru
Сайт размещен в сети при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проекты № 99-07-90332 и № 01-07-90228
|