- О Центре
- Архив новостей
- Фотоальбом
- Photo collection
- Преподаватели в
магистратуре (фото) - Сотрудники
- Контакты
- Обратная связь
- Аудио
- Видео
2008-2011 (Русский Север) УЧЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Очное отделение
- Программа по курсу УНПТ
- Планы семинарских занятий
- Вопросы к экзамену
- Список текстов для чтения
- Фольклорная практика
Магистратура
- Русский фольклор
- Филологический анализ
текста - История фольклористики
- Проблемы былиноведения
- Фольклор и миф
- Социальная антропология
- Прагматика фольклора
- Мифы и религии
народов мира - Планы семинаров
- Экзамены. Зачеты
- Вопросы к государственному экзамену
Аспирантура
- Программа для аспирантов по специальности "Фольклористика"
- Вопросы вступительного экзамена в аспирантуру
- Вопросы кандидатского минимума
ПРОЕКТЫ
- Гранты
- Информационно-справочная система
- Этнограф Петр Ефименко
- Устная история
Архангельского
Севера в фольклоре - Пинежские свадебные
и игровые песни - Электронный атлас
"Традиционная культура
Пинежья"
- Мультимедийный каталог традиционной культуры Русского Поморья
ПУБЛИКАЦИИ / Статьи / Н.В. Дранникова. Мифология имени: Архангельское прозвищное имянаречение // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера (Материалы IV Международной научной конференции "Рябининские чтения-2003"). С. 291-294.
Наша статья посвящена коллективным, или регионально групповым прозвищам (в дальнейшем - КП/РГП/присловье), имеющим широкое распространение по всему Русскому Северу. Давно доказано, что имена собственные (в данном случае – пограничные, близкие им) понимаются мифологическим сознанием в прямом смысле как часть денотата, во многом его репрезентирующая. Имя в мифологическом сознании онтологично.
Мы рассматриваем присловья-прозвища как мифологический пласт фольклора, инкорпорированный в современную культурную традицию. О мифологическом программировании повседневной жизни современного человека пишет Т.В. Цивьян[i]. Она убедительно доказывает, что даже в малых жанрах фольклора мифология встречается в реликтовой форме. Центральная оппозиция свой /чужой в традиционной культуре выражается в категориях этнического и социального (например, своё сообщество / чужое сообщество). В реконструкции прозвищный фольклор восходит к табуированию и имеет обережную функцию. Языковые табу относятся к ритуальным формам речи[ii]. Когда имя необходимо держать в тайне, в ход идет прозвище или уменьшительная форма имени. Переименовать – значит обезопасить себя, оградить от воздействия «чужого». В отличие от первичных имен переименования не считались частью самого человека – их можно было разглашать[iii].
Древнейшим свойством человеческого мышления было представление о том, что воздействовать на вещь можно путем произнесения слов и имен. Таким образом, прозвищная традиция уходит в глубокую древность. О глубокой внутренней связи между именем и вещами, которые они обозначали для первобытного человека, писал Д. Фрезер[iv]. Носители мифологического сознания скрывали имя тотема. На существование общего имени у тотема, племени и его отдельных представителей указывает В.Н.Топоров.[v] В книге Д.Фрезера содержится очень редкое свидетельство об обычае скрывать имя селения среди черемисов [выделено нами – Н.Д.] и указание на то, что у древних римлян было окутано тайной имя Рима.[vi] У саамов отмечены случаи тождества в названиях селений и тотемов. Ряд регионально-групповых прозвищ, распространенных на Кольском полуострове (например, крохали, куропти [куропатки - Н.Д.], гуси, вороны и др.), А.А.Минкин[vii] рассматривает как калькированные русскими саамские названия тотемов. В свете изложенных фактов правомерно предположить, что традиция РГП в какой-то мере восходит к тотемизму.
Переименованию подвергалось всё, что могло вызвать опасность. С.А. Токарев подчеркивал, что из страха пред болезнями боялись произносить их настоящие названия[viii]. И в наши дни используются повсеместно иносказательные замены для названия черта, лешего, водяного (шут, шишко, нечистый, лукавый, черный и др.) Во время охоты мужчинам запрещалось произносить имена женщин и девушек, так как это могло привести к беде.[ix] У удмуртов существовал запрет на произнесение имени медведя, его называли старым дедушкой.[x] Многочисленные примеры табуирования, распространенные среди русских и коми охотников, опубликовал Д.К. Зеленин[xi]. У разных народов были табу на имена покойников. В семьях энцев существовало табуирование имен старших родственников[xii]. Аналогичные запреты на произнесение невесткой имени старшего брата мужа и свекра, а также названий предметов, напоминающих их имена, были в семьях алтайцев и телеутов[xiii]. Саамы во время болезни давали отталкивающее имя ребенку с целью обмануть духов болезни. У якутов существовал обычай давать ребенку обережное прозвище в семье, где часто умирали дети[xiv]. Если ребенок болел, его «выкрадывали» и называли новым именем. В качестве прозвища могла выступать собачья кличка, в то время как собаке давалось имя ребенка. Н.Н. и В.Н. Харузины писали об обычае, существовавшем у русских, давать некрасивые имена в семьях, где дети часто болели и умирали[xv]. П.Г. Богатырёв[xvi] отмечал, что на Украине, когда дети часто болели, их «продавали» через окно чужой женщине и после этого давали новое имя. На Пинеге существовал обычай «менять» ребенка во время болезни: его «продавали» через окно и давали ему новое имя. У удмуртов существовало банное имя наряду с церковным[xvii].О скрывании личного имени у ненцев при общении с чужими пишет Л.В. Хомич[xviii]. В переименовании различных сообществ лежит тот же механизм, что и в переименовании других «опасных» явлений.
Семантика прозвищ несет в себе указание на высокий или низкий социальный статус сообщества, к которым они относятся. Осознанию и самоосознанию подвергается культурно-хозяйственная и профессиональная деятельность, внешность, язык, пищевые пристрастия, особенности одежды и ландшафта. Прозвище и его мотивировка образуют пару, или связку, в которой само прозвище устойчиво, а объяснение в основной части смысла тоже постоянно, но его вербальное выражение может варьироваться. Прозвищная парадигматика рассматривается нами в динамике. Привлекаются материалы Х1Х века и летописей, образующие с современными записями присловий их исторические парадигмы.
Проявлением мифологизма являются широко распространенные в архангельской прозвищной словесности звукоподражательные КП, основанные на звуковом символизме. В них обыгрывается сходство звучания присловья и особенностей речи сообществ, используется их кодифицированная смежность. Они могут передавать результаты гиперкоррекции - «Куда ходив? Куда пошов?» (Шен.; Ефим, с. 251).; цоканье и отсутствие африкат: «Покупала по цетыре денецки, продавала по дви грошики. Барыша куца, куцей, а денег ни копеецки» (Пин.; Лих., с. 284). Фонетический код очень продуктивен в прозвищной словесности. Кроме цоканья, высмеивается чоканье:
«Мать чекочи, (черт подери)
На полаччи скачи, (поменьше скачи)
Чарь чарица, (царь с царицей)
Овча материчча». (овца-матка)
(д. Торна, Шен.)
В прозвищном корпусе текстов преобладают иронические наименования. Сосед/«чужой» выступал как объект брани и дразнения[xix]. С представлениями о «чужом» мире ассоциируются различные иноэтнические прозвища, распространённые в Северо-Западном регионе России: французы, турки, японцы, китайцы, цыгане, шведы, евреи и др. Большей частотностью среди них обладают такие КП, как турки и японцы. Их мотивация может восходить к поведенческому коду.
Жителей деревни Каскомино называют японцами (иногда самураями). Это прозвище мне объяснили тем, что люди в Каскомино довольно агрессивны, вспыльчивы, потому их называют японцы, а саму деревню – Япония.
(д. Каскомино, Холм., Е. Демидова, 1983)
В том же значении часто используется название страны Япония, Турция и др. Объяснения присловий вариативны. Например, цыгане (д. Мегра, Мез.), по одной из версий «очень любили лошадей, дети с малолетства гоняли верхом не хуже цыган и воровали лошадей так же» (Мез., Н.В. Тихонова, 1964 ); по другой – «привычкой женщин этой деревни носить яркую цветную одежду» ( Мез., М. Голубина, 1982).
В архангельской традиционной культуре выделяется группа прозвищ, связанная с образом еврея. Евреи (жиды), в народном сознании, наделяются жадностью и обязательным материальным благополучием.
Жителей нашей деревни Пустошь называют «жиды». Потому что раньше, когда деревня только образовалась, население в ней было зажиточное. У каждого жителя была хотя бы одна корова, небедное хозяйство. И люди из соседних деревень так и стали звать людей нашей деревни.
(Прим., Д. Голенищева, 1985)
По народным представлениям, еврей хитёр и изобретателен: пакшары-евреи - «так их прозвали за их изобретательность и хитрость» (д. Пакшеньга, Вел., В.Е. Горбунова, 1929). Сравнение представителей местного сообщества с евреями обычно приобретает негативный оттенок: «Шенкурята хуже евреев» (г. Архангельск, З. Приходченко, 1980). Данная пословица передаёт отрицательное отношение соседей к жителям Шенкурска.
Рыжий цвет соотносился с категорией «чужого» и ассоциировался с нечистой силой. Представители других этносов получали прозвища, связанные с рыжим цветом волос: «Упрям, как рыжий зырянин», «Зырянин рыж от Бога, татарин рыж от черта» и др.[xx] «Нечистота» рыжего цвета распространялась и на соседние группы населения, например, рыжие тараканы - жители деревни Матегоры, Холм.
Дело в том, что местные парни по какой-то причине рыжие, как тараканы, так за цвет их волос их прозвали.
(Прим., Д. Голенищева, 1985)
Специального рассмотрения заслуживает функционирование КП чудь. Чудью/чудью белоглазой в Архангельской области называют жителей различных деревень и ареалов, например: жителей верховьев реки Пинеги, жителей Верхнетоемского района и конкретно – жителей деревни Усть-Ваеньги Верхнетоемкого района (второе название этой деревни Чудской порог, по сообщению И. Кульневой, 1982), жителей Каргопольского и Устьянского районов. В Холмогорском районе нами отмечено употребление стереотипного выражения, бытующего в виде вопроса: «Что за чудь такая?» и использующегося по отношению к тугодомам.
Как вариант чуди мы рассматриваем прозвища чухари и чучкари. Как полагают Д.В. Бубрих, Р.А. Агеева, А.И. Попов и др.[xxi], чухарями называли вепсов. Чухарями именовали всех жителей реки Пёзы (притока Мезени) и отдельно - жителей деревни Сафоново, находящейся в самых верховьях Пёзы. Основное объяснение слова чухарь – глухарь, «глухой тетерев»[xxii]. Р.А. Агеева высказывает предположение, что «название древнего племени чудь … связано с обозначением глухаря в саамском и некоторых других языках территории Севера»[xxiii]. Но термин чухари употреблялся в бранном смысле.
В прозвище вкладывалось насмешливое и уничижительное значение: чухари – иначе глупые, недалекие люди. Широкое распространение онима чухарь подтверждает его использование не только в качестве прозвища, но и в качестве топонима и антропонима. Краевед А.В.Новиков пишет: «В 1858 году в д. Устькымская [Мезенский уезд Архангельской губернии – Н.Д.] появляются два околотка Якшины и Чухари»[xxiv]. Антропоним «чухарь» был также обнаружен нами в среднем течении реки Пинеги (деревня Кушкопала). В настоящее время в Архангельской области зафиксировано употребление синонимичных по значению прозвищ: чухарь, чуча, чукча в качестве этнонима «чудь»[xxv].
Сфера «чужого» чаще всего соотносилась с верховьями рек. Верховья реки и приток связаны с представлениями о социокультурной отсталости, проживающего там сообщества. Вероятно, это связано с тем, что в верховьях рек и по их притокам на Русском Севере дольше всего оставалось финно-угорское население. На негативную оценку Верха реки жителями низовий обратила внимание Т.А. Бернштам[xxvi]. Жителей д. Бестужево Устьянского района (нижнее течение реки) – русью[xxvii]. А жители нижней Устьи называли жителей верховий вшивые, лапотники, колдуны, нищие. Как пишет исследовательница, «этот берестяной признак – свойство архаичной и нерусской традиции»[xxviii]. Противопоставление осуществлялось на культурно-бытовом и нравственном уровнях. Образ жителя верховьев рек коннотируется с такими категориями, как неопрятность, отсталость в культурном отношении. Этнограф К.К. Романов (1928) указывал, что жители нижнего течения реки говорят о жителях верхнего течения (Суре и Нюхче), что «они живут зимой в одних избах со скотом»[xxix]. Нами записан текст приветствия, с которым обращались жители верха и низа Пинеги друг к другу, подтверждающий их сложные взаимоотношения.
Раньше эти паромы – лес плавили паромами большими. Таки плитки наделают. Сами вручну плавили. После-то стали катера таскать их. Плиты таки больши паромами наделают и катят, и тянет пароходик маленькой. А сперва-то вручну.
Дак вот мимо-то пойдут нас, мы все кричим:
– Верховцы – палёны овцы,
Они опять
– Низовцы – купцы!
(д. Пиремень, Пин., А.Н. Чарносова, 1926)[xxx]
Негативное отношение к жителям верховий подтверждает пейоративный эпитет палёны и субстантив, имеющий в данном случае уничижительный оттенок – овцы и коннотирующийся с неопрятностью, «нечистотой». Произнесение речевой формулы приветствия произносились в ритуализованной обстановке - во время встречи плота, проплывающего мимо деревни. Для этого использовались типовые формы словесной коммуникации.
В прозвищах нашли отражение антропологические особенности местных сообществ, которые явно восходят к особенностям проживавшего здесь когда-то автохтонного населения. Для этого иногда используются хорошо известные современные этнонимы: кучкасцы-киргизы («скулы широкие»); Шиндема-башкиры («отличались на лицо от русских»), Шиндема и Кучкас – деревни в верхнем течении Пинеги.
В архангельском прозвищном фольклоре преобладает прозвище трескоеды, связанное с пищевым кодом. Объяснение связано с прошлым: «так как много было трески в шестидесятые годы», и настоящим: «считается, что они много едят трески» (К.А. Маркур,1949). Объяснение может быть связано с профессиональной деятельностью архангелогородцев: «Когда-то Архангельск был траловым портом, переправлявшим рыбу тресковых пород в другие страны» (С.Н. Пастухов, 1958). Зафиксировано большое количество речевых стереотипов, связанных с концептом «трески». «Архангельск – город доски, тоски и трески»; «Под ногой доска, на столе – треска, а в глазах – тоска» (Н. Орлова, 1981), некоторые из них бытуют в форме пословицы: «Не поешь трещочки – не поработаешь» (Н. Орлова, 1981) и т.д.
Устойчивость прозвища подтверждается фольклоризацией литературных афоризмов, связанных с концептом трески, например: «Архангельск стоит на сваях и костях трески»[xxxi]. Нами отмечено существование анаграммы ДТТ, которая расшифровывается как «доска, тоска, треска» (О. Варадий, 1981). Часто прозвище связывают со всеми жителями Севера или же так называют более мелкие общности (жителей отдельных микрорайонов Архангельска или окружающих деревень и близлежащих городов): соломбальские трескоеды (Архангегельск, Соломбала), пустошские трескоеды (д. Пустошь под Архангельском), пинежане-трескоеды (Пинега).
Прозвища могут иметь несколько объяснений. Прозвище трескоеды содержит в себе намёк на высокий социальный статус. Не случайно сами архангелогородцы принимают и употребляют его.
Центральным для Архангельской области является концепт воды, который заключает в себе специфический этнодифференцирующий признак. КП водохлёбы обладает высокой частотностью и восходит как к пищевому, так к ландшафтному и социокультурному кодам. Среди объяснений преобладают пищевые объяснения: «много пьют чая/воды» (О.И. Матвеева, 1959). Прозвище получает расшифровку в пословице: «Кому вода – беда, а помору – одежда и еда» (О.В. Неверова, 1952). Реже встречается мотивация этого КП, вызванная особенностями ландшафта.
Жители Летопалы (Пин.) водохлёбы: весной затопляет.
(Е. Демидова, 1981)
Отмечается бытование его объяснения в форме предания, рассказа, основанного на реальных событиях. Одно из них приводится А. Подвысоцким (1885) в «Словаре областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении» [xxxii]. В словарной статье объясняется, что пинежан зовут водохлёбами за их корыстолюбие. Они продавали воду из проруби во время Никольской и Благовещенской ярмарок. Этот текст имеет установку на связь с реальными событиями (ярмарками), вошедшими в традицию, и относится к определённой локально ограниченной общности (жителям Пинеги), что позволяет считать его преданием.
Еще один вид мотивации прозвища водохлебы связан с профессиональной деятельностью сообщества.
Ваган [проживающий по реке Ваге – НД.] – водохлёб, от того, что многие из них проводят большую часть лета на воде, нанимаясь в рабочие для сплава барок и плотов с Северной Двины и ее притоков.
(Подв., с. 14 )
Устойчивость и распространенность прозвища, как и в случае с РГП трескоеды, подтверждается его прикрепленностью к более мелким сообществам, например: новодвинские водохлебы (г. Новодвинск), ёркинские водохлёбы (д. Еркино, Пин.), пинежские водохлебы и др. В объяснениях появляются новые мотивы: «новодвинские водохлебы – не могут напиться воды, т.к. в воде содержится много хлорки» (Арх., О. Селиванова, 1982). Столь необычная мотивация вызвана близостью новодвинского целлюлозобумажного комбината, промышленные отходы которого загрязняют воду.
С представлениями о соседнем социуме как источнике зла связано прозвище икотники. Так часто называют пинежан за их умение наводить порчу, колдовать. (Арх., А.В. Пшеницына, 1946; Пин., Е. Шехурина, 1984). Единственный раз нам встретилось наименование икотники по отношению к мезенцам. Иногда используются синонимичные ему прозвища кликушники, чернолобые [пинежане так называют колдунов – Н.Д.], колдуны. Иногда в объяснение сразу же закладывается оценка: «пинежан называли икотниками… одним словом, плохие люди» (А.Г. Лапина, 1950).
Особенно часто прозвище икотники прикреплялось к жителям верхней Пинеги: к деревням Сура и Нюхча. В словаре А. Подвысоцкого[xxxiii] оно соотносится с Сурским приходом, о чем мы уже писали в своих работах[xxxiv]. Отмечается модификация прозвища икотники. Как его вариант мы рассматриваем КП колдуны (д. Почезерье, Пин.; д. Топса, Вин.). Объяснения даются в виде бытовых, или устных рассказов, которые трудно отделить от обыденной речи, только их устойчивость и повторяемость, свидетельствующая о том, что они вошли в традицию, позволяет отнести их к фольклорным текстам.
Почезёра-те много знали. Их всё колдунами называли. Тяжело умирали. Одной колдунье, помереть не могла, дак охлупень на крыше поднимали и серпом из паха крови достали, тогда только померла колдунья.
(Пин., А.Н. Кротова, 1913)
Низкий социальный статус имеют сообщества, именуемые лапотниками. В это прозвище вкладывается уничижительное значение. Дающие прозвище осознавали своё превосходство по отношению к тем, к кому оно относилось. Возникновение этого РГП прозвища уходит в глубокую древность. В «Повести временных лет» лапотниками называли дикие племена, жившие в лесах: «…рече Добрына Володимеру: и съглядахъ колодникъ, иже суть вси въ сапозехъ , симъ дани намъ не даяти, поидемъ искать лапотниковъ»[xxxv] .
Отмеченное нами противопоставление жителей верховий и низовий рек по социокультурному признаку (см. выше) подтверждает наименование жителей деревень, расположенных в верховьях Северной Двины, лапотниками.
Сплавщики леса из верхних деревень были людьми бедными. Они торговали луком и овощами, за что их плот получил название «магазин». «Вон, магазин едет!» – кричал емчанин [с. Емецк, среднее течение Двины – Н.Д.], завидев плот. А самих сплавщиков они звали лапотниками, т.к. из обуви они носили только лапти.
(Г. Васильев, 1981)
Ф.И. Буслаев[xxxvi] в одной из своих книг привёл малорусскую загадку о русском (или москале): «Лыком вязане, у лыках ходыть, под лыком спыть», из которой следует, что лапти и рогожа связаны, по представлениям украинцев, с этническим образом русского. Присловье возникло в деревнях, которые обладали более высоким социальным статусом по отношению к другим сообществам.
Среди прозвищ большую группу составляют орнитоморфные присловья. Чаще они встречаются гнёздами, например, жителем многих деревень Мезенского, Пинежского, Лешуконского, Онежского районов и Ненецкого автономного округа дают «птичьи» прозвища. Их объяснения объединяет мотив поедания той или иной птицы местными жителями, что и стало основой прозвища всего сообщества.
«В Дорогорском – совы. Бывало, какой-то мужик сову застрелил и съел. Вот и совы». (Мез., Заакакурье, А.Ф. Рубцова, 1908)
«<А у Заакакурья есть прозвище? >
Гулюшки.
<Почему?>
Едят ведь гулюшек-то».
(Мез., Заакакурье, А.Ф. Рубцова, 1908)
Орнитотоморфные присловья восходят к представлениям об «ином» мире. Это совпадает с делением птиц на хищных и безвредных. Чернота ворон и галок, пестрота кукушек, ночной образ жизни сов связаны с представлениями о «потустороннем» мире. Символика и конннотации образов птиц подробно рассмотрены А.В. Гурой в книге «Символика животных в славянской народной традиции»[xxxvii]. Ворон (вороны) фигурирует в охотничьем заговоре «На ворона»[xxxviii] (Нюхча, Пин.), где ворон изображается как опасный хищник. Птицы оказываются близки хтоническим гадам и выступают в роли опасных существ. В Шенкурском уезде Архангельской губернии существовал запрет употреблять их в пищу [xxxix]. По народным представлениям, они связаны с миром мертвых и живут на кладбище[xl] (Мез.). Вороне приписывается магическая способность воздействовать на здоровье человека, через предметы, принадлежащие человеку, или через части его тела.
Отрицательный смысл вкладывался в эти прозвища жителями соседних деревень. Оно закреплялось за женщинами, родившимися в этих деревнях и вышедшими замуж в другие селения.
Дьявольской, или нечистой, считалась гагара. Это прозвище широко распространено в Пинежском, Мезенском районах Архангельской области, Вологодской и Мурманской областях, Карелии. Следующие деревни имели прозвище гагары- Кулой – (Пин.), Князья губа (Мурм.); Березово (Вашк., Вол.); с. Воренжа (Кар.,Белом.). У жителей Шенкурского уезда употребление в пищу гагары приравнивалось к греху[xli]. Нарушение запрета поедания «нечистых» птиц имеет коннотации приобщения к колдовству, получения магических знаний. Известны обряды посвящения в колдуны, когда вновь посвящаемому необходимо было проглотить выскочившую мышь и пр.[xlii]Считалось, что при снятии порчи последняя выходит из человека в виде насекомых, лягушки, рыбы[xliii].
Кроме отмеченных выше, высокой частотностью обладали следующие присловья: шанёжники, толоконники, чернотропы/грязнотропы, воры, горшки, или синонимичные им черепаны [т.е. занимающиеся гончарным промыслом – Н.Д.] и др.
Обобщим наши наблюдения. Основным содержанием «центральной зоны» культуры являются адаптационно-деятельностные мотивы, которые получают конкретное наполнение путем трансфера (переноса) бессознательного комплекса на реальный объект. Результаты наших исследований свидетельствуют о том, что основными концептами, составляющими «центральную зону» этнической культуры (С. Эйзенштадт) в архангельском прозвищном континууме, являются концепты трески, воды, колдовства (и икота как насылаемый дух болезни), лаптей, «нечистых птиц» и некоторые другие. Прозвище водохлёбы возникло в связи с адаптацией к суровой природе. Вода – одна из стихий мироздания, доминирующая в картине мира помора. Еще одним средством адаптации выступает колдовство. Пинежане и мезенцы приписывали себе качества колдунов, приспосабливаясь к суровым условиям Севера, они вынуждены были прибегать к магии слова и действия, отсюда распространение прозвища икотники, или колдуны. Рыба – хтоническое существо, относящееся к миру мертвых. Такие прозвища носят пейоративный характер и связаны с идеей перевернутого мира, где все переставлено с ног на голову и подвергается осмеянию. Как отмечал Д.С. Лихачев[xliv], вселенная состоит из организованного мира культуры и мира неорганизованного – антикультуры. «В первом мире господствует благополучие и упорядоченность знаковой системы, во втором – нищета, голод, пьянство и полная спутанность всех значений… Знаками являются берестяные шлемы, лыковая обувь, лапти, рогоженные одежды и т.д.»[xlv]. Нижний мир –– местопребывание хтонических демонов. Концепты нашли выражение в коллективных прозвищах, которые давались одним сообществом другому по специфическому признаку, отличающему их друг от друга.
Большую тематическую группу среди них составляют иноэтнические прозвища - такие, как турки, французы, японцы и др. Распространенным на территории Архангельской области является РГП чудь белоглазая. Это связано с историей заселения края и этническими процессами, происходившими в этом регионе. Этноним чудь белоглазая может выступать не только в роли коллективного прозвища, но топонима и антропонима. Как варианты чуди мы рассматриваем присловья чучкари и чухари.
Примечания
[1] Статья написана при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 03-04-00398-а)
[i] Цивьян Т.В. Мифологическое программирование повседневной жизни // Этнические стереотипы поведения. Л.: Наука, 1985. С. 154 - 178.
[ii] Гура А.В., Терновская О.А., Толстая С.М. К характеристике ритуальных форм речи у славян // Структура текста – 81. М., 1991. С. 47-48.
[iii] Фрезер Д. Золотая ветвь. М.: Изд-во полит. лит-ра, 1980. С. 281.
[iv] Там же. С. 277.
[v] Топоров В.Н. Имена // Мифы народов мира. М., 1994. Т. 1. С. 508.
[vi] Фрезер Д. Указ. соч. С.296.
[vii] Минкин А.А. О саамских этнотопонимах // Этническая топонимика. М., 1987. С. 101.
[viii] Токарев С.А. Религиозные верования восточнославянских народов Х1Х – начала ХХ в. С.102.
[ix] Зеленин Д.К. Табу слов у народов восточной Европы и северной Азии // Сб. Музея антропологии и этнографии. Т. 8. Л.: Изд-во АН СССР, 1929. С. 37.
[x] Владыкина Т. Г. Удмуртский фольклор: Проблемы жанровой эволюции и систематики. Ижевск, 1998. С. 265.
[xi] Там же. С. 1 -144.
[xii] Долгих Б.О. Старинные обычаи энцев, связанные с рождением ребенка // Краткие сообщения Института этнографии имени Н.Н.Миклухо-Маклая. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 35 - 43.
[xiii] Дыренкова Н. Род, классификационная система родства и брачные нормы у алтайцев и телеут // Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР. Вып. 1. Л., 1926. С. 247 – 265.
[xiv] Грищенко К.Ф. Личные имена и прозвища у якутов // Антропонимика. М., 1970. С. 155 -166.
[xv] Харузин Н.Н. К вопросу об употреблении некалендарных имен в допетровской Руси. Нежин, 1898; Харузина В.Н. Программа для собирания сведений о родильных и крестильных обрядах у русских крестьян и инородцев // ЭО. 1904. № 4. С. 136 - 137.
[xvi] Богатырёв П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971. С. 251.
[xvii] Христолюбова Л.С. Обряды, связанные с рождением ребенка // Этнокультурные процессы в Удмуртии. Ижевск, 1978. С. 56.
[xviii] Хомич Л.В. Проблемы этногенеза и этнической истории ненцев. Л.: Наука, 1976. С. 117.
[xix] См. об этом: Топоров В.Н. Образ соседа в становлении этнического самосознания (русско-литовская перспектива) // Славяне и их соседи: Этнопсихологический стереотип в средние века. М., 1990. С. 4 – 14.
[xx] Пословицы русского народа. М., 1993. Т. 2. С. 63.
[xxi] Бубрих Д.В. Происхождение карельского народа. Петрозаводск, 1947. С. 25 –26; Агеева Р.А. Страны и народы: происхождение названий. М.: Наука, 1990. С. 102; Попов А.И. Названия народов СССР. Л.: Наука, 1973. С. 79.
[xxii] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Русск. яз., 1978. Т. 4. С. 616.
[xxiii] Агеева Р.А. Об этнониме чудь (чухна, чухарь) // Этнонимы. М.: Наука, 1970. С. 199.
[xxiv] Новиков А.В. Лешуконье: История заселенья Средней Мезени в XV–XIX веках. Архангельск: Изд?во Помор. ун-та, 1999. С. 61.
[xxv] Булатов В.Н. Русский Север. Кн. I: Заволочье (IX–XVI вв.). Архангельск: Изд-во Помор. ун-та, 1997. С. 59.
[xxvi] Бернштам Т.А. Указ соч. С. 223.
[xxvii] Там же.
[xxviii] Там же.
[xxix] Романов К.К. Жилище в районе реки Пинеги // Крестьянское искусство СССР. 2. Л.: Academia, 1928. С. 20
[xxx] ФА ПГУ: П. 303.
[xxxi] Барашков Ю.А. Ностальгия по деревянному Архангельску. Архангельск, 1992.
[xxxii] Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении /
Собр. и сост. А. Подвысоцкий. СПб, 1885. С.122.
[xxxiii] Там же.
[xxxiv] Дранникова Н.В. Прозвищный континуум и иноэтнические прозвища.// Народные культуры Русского Севера. Фольклорный энтитет этноса: Материалы российско-финского симпозиума (3-4 июня 2001 года). Архангельск, 2002.С.79-81.
[xxxv] Повесть временных лет / Сост. А.Г. Кузьмин. М., 1979. С. 41.
[xxxvi] Русские пословицы и поговорки, собранные и объясненные Ф. Буслаевым. М., 1854. С. 23.
[xxxvii] Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М.: Индрик, 1997.
[xxxviii] ФА ПГУ: П. 267.
[xxxix] Цит. по кн.: А.В. Гура «Символика животных в славянской народной традиции». Зеленин Д.К. Описание рукописей Ученого архива Императорского русского географического общества. Вып.1 – 3. ПГ., 1914 – 1916. 1: 29.
[xl] Фа ПГУ: П. 401.
[xli] Там же.
[xlii] ФА ПГУ: П. 267 (д. Нюхча, Пин.).
[xliii] ФА ПГУ: П. 257 (Сур., Пин.); П. 404 (д. Кимжа, Мез.).
[xlv] Там же.
Список сокращений
АОС - Архангельский областной словарь: В 14 т. М.: МГУ, 1980 – 2002.
Арх. – Архангельская область/губерния
Вел. – Вельский район/уезд
Вол. – Вологодская область/губерния
Вят. - Вятская губерния
Ефим. - П.С. Ефименко. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии //
Труды ЭО ИОЛЕАЭ. Кн.5. Вып.2. М., 1878.
Зеленин, НП - Зеленин Д.К. Народные присловья и анекдоты о русских жителях Вятской губернии (Этнографический и историко-литературный очерк) // Д.К.Зеленин. Избранные труды. Статьи по духовной культуре (1901- 1913). М.: Индрик,1994. С. 59 - 104.
Зуев. - Зуевский район/уезд Вятской области.
Красн. – Красноборский район, бывший Сольвычегодский уезд Вологодской губернии
Леш. – Лешуконский район/бывший Мезенский уезд
Л. – лист
Лих. - Д.С. Лихачев, А. М. Панченко, Н.В. Понырко. Смех в Древней Руси. Л.: Наука, 1984.
Мез. - Мезенский район
Ник. - В.А. Никонов. Этнонимия // Этнонимы. М.: Наука, 1970. С. 5 – 33
Пин. – Пинежский район /уезд
Пом. – Поморье
Прим. - Приморский район
РО - Рукописный отдел Института русской литературы РАН
Сергеев - Сергеев А.Н. Поговорки и прибаутки о русских городах и их жителях // Север: год пятый. СПб., 1892. № 1. С. 61-62
Спасский - Присловья городам Вятской губернии на 1884 год / Сост. Н.Спасский. Вятка, 1884. С.143-144.
Сур. - Сурский сельсовет Пинежского района
Холм. – Холмогорский район/уезд
Шен. – Шенкурский район/уезд
Автор выражает глубокую благодарность за помощь в сборе материала профессору, доктору филологических наук И.И. Муллонен (Петрозаводск) и профессору, доктору исторических наук И.А. Разумовой (Петербург), В.А. Агапитову (Марциальные воды).
1999-2006 © Лаборатория фольклора ПГУ
2006-2024 © Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера
Копирование и использование материалов сайта без согласия правообладателя - нарушение закона об авторском праве!
© Дранникова Наталья Васильевна. Руководитель проекта
© Меньшиков Андрей Александрович. Разработка и поддержка сайта
© Меньшиков Сергей Александрович. Поддержка сайта
Контакты:
Россия, г. Архангельск,
ул. Смольный Буян, д. 7
(7-й учебный корпус САФУ),
аудит. 203
"Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера"
(Лаборатория фольклора). folk@narfu.ru
E-mail:n.drannikova@narfu.ru
Сайт размещен в сети при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проекты № 99-07-90332 и № 01-07-90228
и Гранта Президента Российской Федерации для поддержки творческих проектов общенационального значения в области культуры и искусства.
Руководитель проектов
Н.В. Дранникова
