- О Центре
- Архив новостей
- Фотоальбом
- Photo collection
- Преподаватели в
магистратуре (фото) - Сотрудники
- Контакты
- Обратная связь
- Аудио
- Видео
2008-2011 (Русский Север) УЧЕБНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Очное отделение
- Программа по курсу УНПТ
- Планы семинарских занятий
- Вопросы к экзамену
- Список текстов для чтения
- Фольклорная практика
Магистратура
- Русский фольклор
- Филологический анализ
текста - История фольклористики
- Проблемы былиноведения
- Фольклор и миф
- Социальная антропология
- Прагматика фольклора
- Мифы и религии
народов мира - Планы семинаров
- Экзамены. Зачеты
- Вопросы к государственному экзамену
Аспирантура
- Программа для аспирантов по специальности "Фольклористика"
- Вопросы вступительного экзамена в аспирантуру
- Вопросы кандидатского минимума
ПРОЕКТЫ
- Гранты
- Информационно-справочная система
- Этнограф Петр Ефименко
- Устная история
Архангельского
Севера в фольклоре - Пинежские свадебные
и игровые песни - Электронный атлас
"Традиционная культура
Пинежья"
- Мультимедийный каталог традиционной культуры Русского Поморья
ПУБЛИКАЦИИ / ФОЛЬКЛОР И ЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
Сергей Неклюдов*
ФОЛЬКЛОР И ЕГО ИССЛЕДОВАНИЯ: ВЕК ДВАДЦАТЫЙ
Аннотация: Подведены некоторые итоги развития фольклора и науки о фольклоре – фольклористики – к
началу XXI века. Определены перспективы её дальнейшего развития. Автор рассматривает содержание понятия
«фольклор», его разновидности, жанры с позиции современного исследователя. Намечены перспективы развития
самого фольклора с точки зрения содержательных и формальных изменений, связанных со стремительным
развитием информационной среды. Названы современные подходы к изучению фольклора.
Ключевые слова: городская культура, интернетлор, «непродуктивный жанр», постфольклор,
«продуктивный жанр», сельский фольклор, «третья культура», урбанизация, устная традиция, фольклор,
фольклористика, «фольклорная парадигма», фольклорный текст.
Минувший рубеж веков/тысячелетий побуждает к подведению итогов и к предположениям о
перспективах во всех областях гуманитарного знания; в этом отношении наука о фольклоре – не
исключение. Как это неоднократно бывало в истории культуры, общество придает повышенное
значение символике чисел и склонно проводить границы там, где они округляются до десятков,
сотен, тем более – тысяч, хотя, разумеется, сам по себе рубеж веков и тысячелетий никакого
рационального значения не имеет (в других, неевропейских культурах в этом качестве могут
выступать, скажем, 12, 60 лет и прочие временные периоды, которыми меряется человеческий
возраст и век). В ближайшем от нас прошлом такое случилось на рубеже XIX–XX столетий, за
которым ожидался либо конец света, либо наступление светлого царства будущего (иногда – и то, и
другое: сначала первое, потом второе). Нечто подобное происходило у нас на глазах и в течение
последних двух десятилетий. Реальные социально-политические и культурно-исторические перемены
были символически увязаны с милленаристской магией числа 2000, хотя, конечно, начались они
раньше (кое в чем – значительно раньше) и не закончились по сей день. Наконец, надо отметить, что
для самого фольклора и для науки о нем эти рубежи также не совпадают – вторые обнаруживают
себя лет на двадцать позднее. Это естественно: на изменение культурной ситуации наука реагирует
не сразу, его осознание отстает от реального процесса, так сказать, «по фазе» (и должно отставать –
во избежание скоропалительных выводов).
Начнем с фольклора. Как свидетельствуют данные социологии, во второй половине XX века
«классические» устные сельские традиции исчезают, и этот процесс особенно набирает силу вследствие
стремительной урбанизации страны в 1970-е годы. За четверть века – с конца 1950-х до середины 1980-х
– количество городских жителей увеличивается с 52% до 74%; пустеют деревни и маленькие городки, а за
их счет быстро растут большие города; весьма заметно повышается и общий уровень грамотности
населения [Народное хозяйство, 1987; Население, 1988].
Решительно изменяется ситуация в сфере культурных коммуникаций. В дописьменных
обществах, как и в группах, территориально или социально остающихся на периферии письменных
традиций, фольклор всегда является диалектным и локальным, практически не выходящим за
пределы той или иной территории [Неклюдов, 2004, с. 15–22]. Передача устного текста связана
исключительно с физическими возможностями носителя устной традиции. В традиционалистских
сообществах люди, как правило, мало подвижны; соответственно, устные традиции лишь изредка
выходят за их пределы. Конечно, при профессионализации сказительской деятельности появляются
бродячие певцы, до известной степени расширяющие сферу распространения локального фольклора,
однако их мобильность в конечном счете весьма ограничена (состоянием дорог, кошелька, здоровья),
да и возможность его адекватного понимания уменьшается по мере удаления от своего региона. Дело
обстоит несколько иначе у более подвижных кочевников, а также в условиях миграции более или
менее значительных групп (переселений, колонизаций и т.д.), результатом чего является
соприкосновение ранее разобщенных этнических традиций, а это может привести к интенсивному
культурному взаимообмену и даже к возникновению смешанных, синтетических форм фольклора.
Впрочем, условия для подобного смешения достаточно сложны и складываются далеко не всегда.
Первым средством «технической» коммуникации (которая противопоставлена «естественной»,
т.е. устной, непосредственно-контактной [Чистов, 1995]) является письменность. Она предлагает
принципиально иной тип хранения, передачи и воспроизводства текстов культуры, когда становится
нормальным хранение текста без его воспроизведения и без его передачи. Если устное произведение
невозможно оторвать от его носителя, то теперь происходит отчуждение продукта языковой
деятельности от субъекта этой деятельности. Книжность позволяет безгранично расширить
пространственно-временные зоны коммуникации – можно, записав текст, перенести книгу куда
угодно. Фольклорный текст переходит из устной традиции в книжную, а из книжной – в устную,
иногда по несколько раз меняя место своего пребывания и даже пересекая при этом этноязыковые
границы (см., например, сюжет о Рустаме / Еруслане [Пушкарев, 1980]). Именно это является
определяющей чертой для фольклора «классического» – в отличие от архаического. Именно книга –
через переписывания / переводы / переложения / пересказы – становится первым инструментом, как
сказали бы сейчас, «глобализации» фольклорного сюжета, – инструментом, распространяющим его
далеко за пределы породившей его локальной традиции.
Второй революцией в области культурных коммуникаций было изобретение записи звука и
изображения – от дагерротипов и фонографов до современных цифровых технологий. Появление
этих принципиально иных (по сравнению с письменностью) информационно-коммуникационных
каналов имело важнейшее значение при новой смене «фольклорной парадигмы». Возникла
возможность записи, хранения, трансляции живого звука и изображения, доступного и неграмотным,
а не только письменного текста, прочтение которого требует хотя бы минимальной грамотности и
допускает относительную свободу последующей исполнительской интерпретации. Если раньше
городская культура попадала в деревню относительно узкими ручейками (через торгующих лубочной
литературой офеней), то теперь она хлынула туда широкой рекой; поле воздействия граммофона, а
затем и кинематографа быстро захватывает все более широкие слои населения, модифицируя,
оттесняя на периферию, вообще стирая старые культурные традиции. Это радикально меняет
прежнюю систему этических и эстетических ценностей, а также сами условия бытования сельского
фольклора, почти не оставляя ему шансов на выживание. В результате все большее количество
текстов и артефактов традиционной народной культуры отходит в разряд музейных экспонатов,
памятников словесного и изобразительного искусства.
В первую очередь подобная судьба постигает эпические жанры (былины, исторические песни,
скоморошины), то же происходит с народными сказками. Уходит из обихода протяжная песня
(представляющая собой мало обновляемый «основной фонд» песенной традиции), на протяжении
всего XX века она – прямо на глазах фольклористов – вытесняется городскими балладами и
жестокими романсами. Речь, таким образом, идет о «непродуктивных» жанрах, уже не способных к
новообразованиям, хотя до сравнительно недавнего времени и продолжающих свое полноценное
существование. Все попытки искусственно превратить «непродуктивный» жанр в «продуктивный»
(пресловутые «новины» на базе «старин», советские «плачи», «сказы» и «сказки» [Топорков и др.,
2002, с. 432–887]) оказываются полностью несостоятельными – фольклорные традиции совершенно
очевидно не подчиняются регулированию «сверху». Несколько большую жизнеспособность
обнаруживают обряды, особенно переходные, связанные с жизненным циклом, и сопровождающий
их обрядовый фольклор. Современные родины, свадьбы, похороны сохраняют некоторые контуры
традиционных ритуалов, но наполняются большим количеством модернизирующих элементов.
Полноценной жизнью продолжают жить магические обряды и соответствующие тексты (заговоры,
заклинания и пр.), а также устные рассказы (былички, предания, легенды), отражающие те или иные
поверья и религиозно-мифологические представления. Однако и они не избегают содержательных и
формальных обновлений, подчас приводящих к довольно курьезным результатам.
Старая устная словесность стремительно вытесняется текстами «третьей культуры» – эта
концепция была разработана более двадцати лет назад искусствоведом В.Н.Прокофьевым [1983].
Согласно его толкованию, «третья культура», наиболее яркие примеры которой относятся, в
основном, к индустриальной эпохе (и к пореформенной России XIX–начала XX века),
дистанцирована как от культуры «высокой», официально признанной, так и от «традиционно-
фольклорной». Она включает в себя, с одной стороны, массовую культуру как таковую,
производимую профессионалами «для сбыта», а с другой — собственно фольклор, который создается
самими носителями «для потребления». Первоначально он возникает в городе, а затем
распространяется за его пределы; в свое время мы предложили назвать этот тип низовых городских
традиций «постфольклором» [Неклюдов, 1995, с. 4].
Постфольклор сильно отличается от предшествующих устных традиций – фольклора и
патриархального крестьянства, и тем более — архаических обществ. С одной стороны, он
идеологически маргинален, полицентричен и фрагментирован в соответствии с социальным,
профессиональным, клановым, даже возрастным расслоением общества (вплоть до ряда «закрытых»
групп, например, криминальных). С другой стороны, из явления локального и диалектного, каким
был фольклор традиционный и архаический, он стремится стать общенациональным, а в некоторых
формах – даже глобальным, будучи тесно связан с «надгрупповым» профессиональным, авторским
искусством – прежде всего, относящимся к массовым традициям; как уже было сказано, его
«питательной средой» является новая коммуникативная ситуация постиндустриальной эпохи.
Наконец, постфольклор решительно меняет свой жанровый и текстовой ассортимент, насыщаясь
новой, актуальной топикой, сквозь которую, впрочем, проступают некоторые архетипические
значения.
Таким образом, со стороны содержательной и формальной фольклор, начиная с рубежа XIX–
XX вв., быстро изменяется, и этот процесс может лишь прогрессировать. «Технологически» он
несомненно также будет модифицироваться под воздействием стремительно меняющейся
информационной среды. Фольклористике же в своих исследованиях желательно не отставать от
осмысления этого процесса.
Если теперь вернуться к науке о фольклоре, то, как это не странно звучит, одним из важных
итогов российской фольклористики XX века является само возникновение той области знания,
которую мы привычно именуем фольклористикой и которой в предыдущем столетии
институционально, строго говоря, не существовало. Еще в конце прошлого века В.И.Ламанский
[1890, с. XLI] имел основание писать: «Так называемый ф о л ь к л о р , ф о л ь к л о р и с т и к а с
ее представителями ф о л ь к л о р и с т а м и , получили у нас полное право гражданства вслед за
такими же новыми науками <…> социологиею и учением эволюций»; обратим внимание на это
выражение – «новыми науками». Однако в полной мере данная область знания определила
специфику своего предмета, своих целей и своих методов даже позднее, когда вышла в свет широко
известная статья П.Б.Богатырева и Р.О.Якобсона «Фольклор как особая форма творчества» (1929), с
небывалой дотоле четкостью отделившая словесность устную от письменной, а тем самым
окончательно выведшая ее «из-под юрисдикции» традиционного литературоведения [Богатырев,
Якобсон, 1971].
Разумеется, в результате многолетних конкретных исследований и их теоретических
обобщений фольклористика не только полностью легитимизировалась, но и выработала свои
аналитические приемы, свой арсенал понятий и терминов. Что же касается своеобразия
отечественной школы изучения традиционной повествовательной словесности, то оно обусловлено
сочетанием генетического, стадиального, структурно-типологического аспектов анализа. «Поэтика и
генезис былин» называет А.П.Скафтымов [1924] свою книгу о русском эпосе. «Ясно, что прежде, чем
осветить вопрос, о т к у д а с к а з к а п р о и с х о д и т, надо осветить вопрос, ч т о о н а
с о б о й п р е д с т а в л я е т», – объясняет В.Я.Пропп конечную направленность своего
«морфологического» проекта (согласно которому «исследование не только морфологической, но и
совершенно особой л о г и ч е с к о й структуры сказки <…> подготовляло изучение сказки как
мифа») [Пропп, 1928, с. 12, 7]. «Сравнительная типология фольклора: историческая и структурная» –
обозначает это соотношение научных стратегий Е.М.Мелетинский [1973]. Однако к настоящему
времени подобный пафос совмещения исторических и структурных исследований, диахронии и
синхронии, похоже, утрачивает свою силу. Разочарование в эволюционистской парадигме, недоверие
к диахроническому анализу (идущее еще от классического структурализма) приводит к тому, что
наука о фольклоре опять проходит через искушение «младограмматической» интерпретации
фольклорных текстов и предпочитает заниматься материалом в его «горизонтальном срезе», а не в
исторической динамике; к тому же любые реконструкции устных традиций, истинность которых
никогда и ничем не может быть подтверждена – дело не слишком надежное.
Надо иметь в виду, что размежевание предметного поля данной дисциплины в разных
национальных научных традициях может сильно различаться [Чистов, 1995, с. 164–175]. Область,
которая в отечественной науке называется фольклором, в западноевропейской науке попадает
частично в этнографию, частично в краеведение, частично в культурологию (что обусловлено
реальной представленностью фольклора в самой Европе и ее осмыслением культур «заморских
стран»). Этот предмет обозначается и как устная литература, и как народная культура, что помимо
всего прочего отражает разные исследовательские аспекты (филологические или
культурологические) действительно синкретического явления. В российской же (и советской) науке
издавна существовало устойчивое дисциплинарное разграничение «фольклора» (под которым
понимались почти исключительно вербальные тексты) и «этнографии» (двумя компонентами
которой были «материальная» и «духовная» культуры; к последней относились народные верования,
обычаи и обыкновения, народное искусство и т.д.). Синкретический предмет оказывался таким
образом как бы разрезанным «по живому»: скажем, быличка в качестве устного текста находилась в
компетенции фольклориста, в то время как составляющие ее основу народные демонологические
представления уже являлись предметом изучения этнографа. При этом, напомним, имелись в виду
прежде всего архаические, сельские, патриархальные традиции с их прочно сложившимися и
отчетливыми формами бытования.
Однако за последние десять-пятнадцать лет это разграничение «предметного поля»
гуманитарной науки в значительной степени оказалось нарушенным. Изменения объектов и методов
фольклористики, влекущие за собой появление новой «научной парадигмы», стали ощутимы во
второй половине 80-х годов: тогда, собственно, для отечественной фольклористики и закончился «не
календарный — настоящий Двадцатый Век». Вектор этих изменений обозначился уже достаточно
отчетливо и, по крайней мере в ближайшие годы, его направленность скорее всего сохранится.
Кратко обозначим их.
Во-первых, синкретический характер устных традиций (словесный текст – музыкальная форма –
обрядовый или ритуализованный бытовой контекст) предполагает синтез знаний в этой области,
лежащей на пересечении филологических, этнографических, искусствоведческих исследований;
соответственно, и изучаться данный предмет должен как междисциплинарный. Об этой
междисциплинарности много пишется, однако нельзя сказать, чтобы был достигнут хотя бы
достаточный уровень взаимопонимания, например, между фольклористом-филологом и
этномузыковедом, не говоря уж о реальных междисциплинарных (а не просто комплексных)
исследованиях.
Во-вторых, появляются новые ракурсы рассмотрения устных традиций; соответственно, в центре
внимания оказывается не текст в качестве «имманентной структуры» (как в предыдущие десятилетия),
а предтекстовые формы, интертекстуальные и контекстные отношения. Происходит
«антропологизация» фольклористики, в качестве аналитического инструментария привлекаются
приемы и методы сопредельных дисциплин. Методологические приобретения последнего времени (в
теории коммуникаций, социологии, психологии, когнитологии и др.) позволяют усовершенствовать
аналитический инструментарий в этой междисциплинарной области гуманитарного знания. Они
сделали возможным комплексное обсуждение проблем, относящихся как к имманентной структуре
культурных текстов, так и к прагматике и контекстам подобных традиций. Сравнительно-
исторический, структурно-типологический и семиотический аспекты рассмотрения материала должны
дополнять друг друга, демонстрируя многомерность результатов научного анализа.
В-третьих, в число объектов фольклористики включаются продукты современной,
преимущественно урбанистической «спонтанной» культуры, недавно возникшие или просто ранее не
замеченные наукой. Под «спонтанными» здесь понимаются культуры, объединенные следующими
признаками: несанкционированность сверху, неэлитарность, самопроизвольность зарождения и
развития, принадлежность (как правило) к непрофессиональной сфере и преимущественно устный
тип бытования; этот пласт «неофициальной» синкретической городской (и не только городской)
культуры также далеко не всегда подпадает под привычные понятия «фольклор» и «этнография».
Еще одной малоизученной областью остается «наивная литература», которая представляет собой
весьма значительный массив в «низовой» письменной словесности; в текстах подобной
«литературной самодеятельности» зачастую осуществляется и культурное самоопределение
провинции. Освоение новой предметной зоны сдвинуло старые дисциплинарные границы и
практически легитимизировало эту ранее не существовавшую область гуманитарного знания,
материалы которой подлежат изучению в аспектах структурном, функциональном и
коммуникативном. Исследование всего этого нового для науки материала опять-таки требует новых
методологических приемов. В свою очередь данные занятия сами способствуют созданию
адекватного материалу инструментария научного анализа.
Наконец, где-то на пороге – еще более новое и уж совсем неизученное явление, которое
обозначается термином интернетлор (internetlore), т.е. тексты, живущие в Интернете и
парадоксальным образом воспроизводящие некоторые качества устной традиции (главным образом,
речь идет об их пластичности, легкости отделения от автора / обладателя, о соотношении текста-
памяти и текста-манифестации и т.д.). Здесь навыки фольклористики могли бы оказаться в высшей
степени востребованными. Готова ли она, еще не вполне освоившаяся даже с ситуацией
постфольклора, ответить на этот запрос времени?
Примечания
* Неклюдов Сергей Юрьевич – профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук.
Литература
Богатырев, Якобсон, 1971 – Богатырев П.Г., Якобсон Р.О. Фольклор как особая форма творчества // Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. – М., 1971 [1-е изд.: Bogatyrev P., Jakobson R. Die Folklore als besondere Form des Schaffens // Verzameling van opstellen door ondleerlingen en bevriende vakgenooten opgedragen aan mgr. Prof. Dr. Jos. Schrijnen (Donum Natalicum Schrijnen). – Nijmgen Utrecht, 1929; 2-е испр. изд.: Jakobson R. Selected Writings. T. IV. Slavic Epic Studies. – The Hague Paris, 1966].
Ламанский, 1890 – Ламанский В.И. От редактора // Живая Старина. Вып. I. – СПб.: Изд. Имп. РГО, 1890
Мелетинский, 1973 – Мелетинский Е.М. Сравнительная типология фольклора: историческая и структурная // Philologica. Памяти акад. В.М.Жирмунского. – Л.: Наука, 1973.
Народное хозяйство, 1987 – Народное хозяйство СССР за 60 лет. – М., 1987.
Население, 1988 – Население СССР. – М., 1988.
Неклюдов, 1995 – Неклюдов С.Ю. После фольклора // Живая старина, 1995, № 1.
Неклюдов, 2004 – Неклюдов С.Ю. Самобытность и универсальность в народной культуре (к постановке проблемы) // Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты. Отв. ред.
Л.О.Зайонц. Сост. В.В.Абашев, А.Ф.Белоусов, Т.В.Цивьян. – М.: Языки славянской культуры, 2004.
Прокофьев, 1983 — Прокофьев В.Н. О трех уровнях художественной культуры Нового и Новейшего времени (к проблеме примитива в изобразительных искусствах) // Примитив и его место в художественной культуре Нового и Новейшего времени. – М., 1983.
Пропп, 1928 – Пропп В.Я. Морфология сказки. – Л.: Academia, 1928 (Вопросы поэтики. Вып. XII. [Гос. ин-т истории искусств, Отдел словесных искусств]).
Пушкарев, 1980 – Пушкарев Л.Н. Сказка о Еруслане Лазаревиче. – М., 1980.
Скафтымов, 1924 – Скафтымов А.П. Поэтика и генезис былин. – М.; Саратов, 1924.
Топорков и др., 2002 – Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора. Изд. подгот. А.Л.Топорков, Т.Г.Иванова, Л.Н.Лаптева, Е.Е.Левкиевская. – М.: Ладомир, 2002.
Чистов, 1995 – Чистов К.В. Фольклор в культурологическом аспекте // Гуманитарий. Ежегодник Петербургской гуманитарной академии. – СПб., 1995. – № 1
1999-2006 © Лаборатория фольклора ПГУ
2006-2024 © Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера
Копирование и использование материалов сайта без согласия правообладателя - нарушение закона об авторском праве!
© Дранникова Наталья Васильевна. Руководитель проекта
© Меньшиков Андрей Александрович. Разработка и поддержка сайта
© Меньшиков Сергей Александрович. Поддержка сайта
Контакты:
Россия, г. Архангельск,
ул. Смольный Буян, д. 7
(7-й учебный корпус САФУ),
аудит. 203
"Центр изучения традиционной культуры Европейского Севера"
(Лаборатория фольклора). folk@narfu.ru
E-mail:n.drannikova@narfu.ru
Сайт размещен в сети при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проекты № 99-07-90332 и № 01-07-90228
и Гранта Президента Российской Федерации для поддержки творческих проектов общенационального значения в области культуры и искусства.
Руководитель проектов
Н.В. Дранникова
